Лодка скользила по маслянистой воде залива, разрезая мелкие, как оборки на юбке, волны с тихим шелестом. Лис налегала на вёсла. Мерный скрип уключин задавал ритм, успокаивающий и гипнотический, как метроном. Суббота сидела на корме, крепко сжимая румпель, и выглядела свежекоронованной туземной принцессой, или, по меньшей мере, рестораторкой, получивший звезду Мишлен. Дженни, перевесившись через борт, лениво болтала рукой в прохладной воде, выкручивая кисть туда-сюда по причудливому зигзагу — СДВГшный способ справляться с миром и фокусироваться на чём-то одном.
После обеда, достойного олимпийских богинь, в телах закручивалась воздушными облаками сладкая вата.
— Это было... трансцендентно, — промурлыкала Дженни. — Твоё рагу, Суббота... по рецепту нянюшки Ягг... Ты сотворила тот самый «момент бытия». Пока мы ели, хаос отступил. Разрозненные фрагменты соединились.
— Скажешь тоже, — зарделась брюнетка. Впрочем, кончик её носа, казалось, пронзит небесный свод и проникнет в унылые кабинеты чистилища, где многочисленные клерки с весами филигранно щёлкали чужие проступки и добродетели, как семечки. — Просто щепотка магии и правильный маринад.
— Нет, правда, — подхватила Лис, делая мощный гребок. — В отличие от комнаты Джейкоба, где вещи разбросаны осколками чужих жизней... где вечно сквозит одиночеством, наш обед был ядром, не распадающимся на атомы.
Её материализовавшееся альтер эго сияло ярче всех маяков вместе взятых. Женщина поправила шерстяной жилет, готовая лопнуть от гордости, как переспелый инжир.
— Я же говорила! Праздник — клей для реальности. Греби, именинница, греби! Маяк ждёт.
Лис кивнула и потянула на себя вёсла.
«Мне сорок, — думала она, глядя на ритмично взлетающие капли сопротивляющейся воды. — Середина пути, как у Данте. Суббота устроила пир, Дженни начертила прямую... и я в восторге... но почему так пусто внутри? Словно сердцевину вычерпали ложкой для мороженого».
Вёсла входили в воду: раз-два.
«Чувствую себя самозванкой на собственном празднике. Ущербной. Недостаточной. Это ощущение... как паралич. Дублинский паралич души, когда ты смотришь в окно на падающий снег и понимаешь, что ты не Майкл Фьюри, умерший от любви, ты даже не Габриэль Конрой... ты просто тень на заснеженной мостовой. Статистка. Ничтожество».
Раз-два. Лодка качнулась.
«Где мой Улисс? Я же хотела написать его... когда-то давно. Хотела создать свой город, свой день, вмещающий вечность, поток сознания, путешествие, разделившее литературу на до и после. Хотела выковать в кузнице души несотворённую совесть моего рода... А что в итоге? Я гребу в чужом... блестящем, надобно сказать, романе. Мой Блум так и не вышел из дома. Мой Стивен Дедал так и остался учителем в школе, погрязшим в мелких обидах. Я ничего не создала. Ни бестселлера, ни манифеста, ни даже сносного рассказа... Нарциссическая дыра размером с Марианскую впадину. Я такая обыкновенная! Так страшусь быть заурядной, что тревога парализует любую попытку творчества. Я — нереализованный черновик. Эпифания не наступает. Я старею. Кожа теряет упругость, а текст — смысл. Я коплю годы, ничего больше. Ни строчки, ни звука. Никто. Пустое место».
— Эй, полегче! — воскликнула Суббота. — Ты сейчас сломаешь вёсла, Лис! Мы не на галерах!
Лис моргнула, выныривая из омута самобичевания.
— Прости, — выдохнула она, ослабляя хватку. — Просто... течение сильное.
— У тебя в голове... — пробормотала Дженни.
...Вёсла выскользнули из рук, последнее, что Лис услышала, был скрип уключин, который внезапно затих... словно киноплёнка оборвалась. Плотная тьма обволокла её. Женщина открыла глаза.
Вместо аквамаринового залива над ней нависал украшенный лепниной потолок. Гипсовые херувимы с покрытыми то ли плесенью, то ли мхом крыльями буравили её пристальными взорами. Она лежала на широкой кровати под балдахином из тёмно-зелёного бархата. В комнате полутеней и полувздохов. Проникающий через высокие готические окна с цветными витражами свет казался... замшевым, подтверждая, не освещая, незримую текучую сырость эпохи. Каждый предмет источал укоризну: массивный дубовый шкаф, полный твидовых костюмов; тяжёлый, с инкрустацией, письменный стол, на котором стопкой лежали нетронутые парламентские законопроекты, перевязанные красной лентой; и главное — огромное, в полный рост, зеркало в резной раме. Тяжёлые шёлковые портьеры, затканные лилиями, впитывали и удерживали дневной свет.
Лис медленно поднялась. Голова была свинцовой, как гора философских камней. Руки... крупными, мускулистыми, с чётко очерченными венами, а ноги в шёлковом белье — непривычно крепкими и длинными. Её накрыло шокирующее, но неоспоримое осознание: она проснулась... мужчиной.
Она подошла к зеркалу. На неё смотрел лорд Лис, высокий, статный, с густыми светло-русыми, слегка посеребрёнными сединой волосами, резко очерченными скулами, раскосыми глазами цвета зелёного чая и взглядом, в котором читались привилегии и вселенская усталость.
«Я была сорокалетней женщиной... с чёрной дырой внутри. А стала… мужчиной. Но дыра никуда не делась», — её женская сущность была заключена, запечатана, заточена в новом теле. Она ощущала, как костюм из чужой плоти сковывает движения, требуя соответствия чужому... долгу.
Лис оделась и вышла из спальни. Поместье было грандиозным лабиринтом ускользающих во мрак галерей и коридоров. Оно не просто стояло — поглощало, распространялось, расширялось.
По главной лестнице, затянутой толстым ковром с персидским узором, спускалась Дженни. На ней была белая, свободная рубашка с мужским воротником и широкие, элегантные брюки-кюлоты. На голове — лихо заломленная фетровая шляпа. Она легко скользила по ступеням, как вырвавшийся из клетки скворец, игнорируя викторианские условности.
— Сэр Лис! Вы ещё не закончили письмо? — её голос звучал насмешливо. — Вам же нужно спасти бюджет Ирландии!.. И дописать новую главу любовного романа... читательцы ждут! Изнывают от нетерпения!..
Свободная художница воплощала всё то, чего Лис, даже проснувшись мужчиной, боялась и жаждала. Сэр Лис, скованный цепью-ролью — политика, писателя, представителя сильного /в кавычках/ пола, ощущал себя узником долга и тяжеловесных обязательств, она же вольна была носить мужские брюки, делать выбор в пользу протеста /но какой ценой! Феминизм не сразу строился/. Дженни рисовала наброски, писала эскизы просто потому что ей хотелось, из любви к процессу, нужды доказывать собственную гениальность у неё не было.
В холле, у огромного камина без единого намёка на пламя, сидел... Суббота, закутанный в клетчатый плед. Его длинные, стянутые в аккуратный пучок, когда-то тёмные волосы поседели и стали платиновыми, лицо с поразительно правильными чертами, точёными скулами и выразительными тонкими губами оставалось гладким и чистым, а в лазоревых глазах то и дело скакали искорки острой критики, цинизма и ненасытных возражений. Одет он был с иголочки, воротник-стойка сверкал белизной, а стальное пенсне лукаво поблёскивало в полумраке.
— Сэр Лис, надеюсь, вы не собираетесь в парламент в таком виде? Выглядите, как ночной кошмар... полагаю, вы вряд ли писали всю ночь, скорее, искали истину. В вине.
— Я... — робко начала Лис.
— Труд, Лис, труд! — критик постучал тростью. — Вы должны решить, кто вы: государственный деятель, который спасёт империю, или писатель, автор величайшей поэмы всех времён, способный стереть Шекспира в порошок... Вы написали всего две строчки в этом году! У вас паралич воли... вы больны. Метафорически, друг мой. А ваше предложение о развитии портов... оно же не выдерживает никакой критики! Даже последний уборщик Дублина заслуживает лучшей бумаги, чтобы подтереться!.. Вы должны быть гением, иначе вы — ничтожество!
Лорд Лис почувствовал, как его строгий, сшитый по последней моде, твидовый костюм превращается в похоронный саван для изрезанной в клочья самооценки: «Опять! Опять я должна доказывать свою значимость! Никакого здесь и сейчас, только долги и критика...»
Она подумала, что если не предпримет что-то прямо сию секунду, то паралич воли навсегда прикуёт её к дубовому столу, а жизнь, в чужом теле, станет ещё одним... черновиком.
Лорд Лис поплёлся в кабинет. На столе лежали нетронутые парламентские законопроекты.
«Ничтожество. Я не стою лоскутка твидовой ткани на этом костюме. Я не стою огарка свечи», — лорд тщетно пытался выдавить из себя хотя бы строчку.
Рядом, у мольберта, стояла Дженни. Она рисовала его углём, быстро и зло, на куске грубой обёрточной бумаги. Она изображала Лис не героем — карикатурным истуканом, используя угловатые линии, намеренно ломая композицию.
— Ты не гений, Лис, — произнесла Дженни, не отрываясь от мольберта. — Нет в тебе ничего выдающегося... ты страшишься быть обыкновенной, но лучшее из возможного — выбирать жизнь, будучи заурядной.
Лорд Лис вздрогнул. В этот момент в кабинет вошёл Суббота, оракул с приговором наперевес.
— Вы тут! — воскликнул критик, с презрением глядя на набросок. — Посредственность! Лорд Лис, вы никто!
Впервые Лис не стала защищаться или апеллировать к логике.
— Да! Всё так и есть! Я не стану спасать империю, я не напишу великую поэму! Я — обыкновенная, и я имею на это право. Моя жизнь не обязана быть шедевром... это уникальный узор переживаний, не более.
На надменном лице Субботы промелькнула задорная улыбка. Он снял пенсне.
— Так докажите свою ординарность делом. Сделайте нечто, что не имеет исторического значения, но исключительно важно для одного человека.
Критик подошёл к столу, отодвинул стопку бумаг и вытащил из кармана конверт.
— Давеча я получил письмо от одной уборщицы из Дублина. Она жалуется на отсутствие общественных туалетов. Лорды и пэры не утруждают себя размышлениями о насущном... это же не эпичная битва за галактику. Сэр Лис, разработайте проект женских общественных туалетов. Для уборщиц. Для прислуги. Для каждой.
Лорд Лис взял протянутый конверт и внимательно прочёл письмо. Сел за стол и с неожиданным рвением начал чертить план, проектировать, сосредоточившись на канализации, вентиляции, удобстве и практичности. На этот раз всё давалось ему с оглушительной лёгкостью. Наконец он поднял голову. Чувство гнетущего паралича исчезло. Испарилось. Выварилось.
...Твидовый костюм, гипсовые херувимы, пенсне, мольберт, поместье — всё вокруг завибрировало, расшаталось и потекло.
Лис открыла глаза. Солёный ветер настойчиво дул в лицо. Она сидела в лодке, а её руки крепко сжимали вёсла. Суббота в шерстяном жилете и с идеальной причёской сияла у румпеля. Дженни смеялась, набирая воду в ладони и разбрызгивая вокруг. Прямо перед ними высился маяк.
— Очнулась, именинница?
...Ночь над заливом взорвалась багровыми, золотыми, изумрудными, лавандовыми хризантемами фейерверков. Лис смотрела на мимолётные, недолговечные, но ослепительно красивые узоры. Она повернулась к подругам:
— Я... так люблю вас.
ID:
1053300
ТИП: Проза
СТИЛЬОВІ ЖАНРИ: Фантастичний
ВИД ТВОРУ: Мініатюра
ТЕМАТИКА: Присвячення
дата надходження: 14.12.2025 21:44:35
© дата внесення змiн: 14.12.2025 21:46:44
автор: Лиза Муромская
Вкажіть причину вашої скарги
|
