Одиночество балует пленника жизни смурной
в черпаке чердака содержащейся бережно тьмой,
мол, испей, дорогой, а потом я ещё поднесу
чашу, полную грёз; ты уснёшь, и проснёшься в лесу –
в том великом лесу, где в обнимку сады и кресты,
где возможно рукою подать до ближайшей звезды,
где сверкают глаза одинокого волка во мгле,
где не встретишь среди ничего никого на земле…
Что-то скрылось в тебе, – чтоб блюсти свой жестокой устав:
видя пыль на стене, видишь шумное море, пристав
кораблем к пустоте, – берег взрывом зеленым увит
белоствольных дерев, убегающих к солнцу – в зенит. –
Там я буду полней, чем способно сегодня в избе,
где хоть что-то компанию может составить тебе.
Сколько всяких вещей? Вроде рухлядь, да как бы не так:
в каждой вещи скрывается образ ушедшей во мрак,
в каждом мёртвом предмете родные черты узнаёшь,
и луна за окном – точно прежней возлюбленной брошь.
Даже рядом со мной, ибо ты не со мной до сих пор,
одиночества нет, оттого что ведёшь разговор
от лица пустоты с человеком, глотающим тьму,
что скорбит по любви, обращённой к себе самому.
