Твой город разросшийся ниточкой речки залатан;
Борей-гитарист извлекает из струн перекладин
садовых скамеек шедевр Хоакина Родриго;
увы, за моими плечами захлопнулась книга
дверей пропускавших ночами к избранницам сердца.
Пора возвращаться в твой город, пора оглядеться,
чуть-чуть отрезвиться, очнуться навек, пробудиться;
в гнездо возвращается, мир повидавшая, птица.
Твой город, мой давний, теперь незнакомый приятель,
себя изменил и, должно быть, меня - в результате ль
времён проскакавших? Увы, наступивших забота
печатает в лужах осенних помятые фото
грядущего – старости, лика неверного спеси
бунтующей в сердце. Мой давний приятель, в процессе
сто лет разложенья участвуя, мы не похожи
ничем друг на друга. По-разному сбросили кожи.
Ты молод. Не знаешь меня. Говоришь о великом.
Душою своею ты предан взыскательным книгам.
И в зеркале видишь того, с кем еще не простился.
Но время придет, и успеешь испить из копытца.
Забудешь себя. О романе с историей древней.
Простишься с любимой, с забытой прогрессом деревней.
Чужбина обнимет. Раскроется ласково ложь вся.
Покинув отчизну, уже никогда не вернешься,
вернуться пытаясь. Спасала, однако, она лишь.
Вернешься внезапно. Деревню свою не узнаешь.
Где старые избы? Фольклор из-за каждой березки?
Прижавшись друг к другу стоят под дождями киоски.
Не вспомнишь себя. И забытой навеки зазнобы.
Она повзрослеет. Её приберут небоскребы.
Найди себе место. Хотя бы в любовном романе.
На грани ты был. Нет конца у классической грани.
Мы так и не встретимся. Нынче другая эпоха.
Твоё «хорошо» и моё маяковское «плохо»
теряя значенье, в экспрессе несущемся будней –
не тронут своей никого затихающей лютней,
тем паче – зазнобу, вчерне приобщившейся к веку.
Реклама висит над проспектом, которую греку
времен миновавших понять не дано, оттого что
он предал Элладу, она не простила. И точка.
