Сходит со стен постепенно краска.
В пыльном углу, как большая клякса,
сети избранник плетёт Арахны.
Ты, закатив на кровати драхмы
глаз, забываешь про всё на свете,
чтоб в абсолютно другие сети
вдруг угодить добровольно, или –
даже – завлечь в плен объятий, в пыле,
стройной Еленой Париса – ради
верным перстам непослушной пряди,
что обжигает жестоко руки
жертвы своей, что оставив брюки
вместе с футболкой на спинке кресла
думает, как до конца воскресла
в неводе тела душа, пусть хило
век и вела свой, в глаза Ахилла-
рока взглянуть не желая, буре
предпочитая покой, де юре.
Вот засыпаешь на юге мужа.
На потолке ослепляет лужа
люстры в ночи очевидцев света.
Сырным куском за окном вендетта
жадным воронам луны свершилась.
Ты засыпаешь, и муж, плешивость
тундры невольно скрывая белой
мятой пижамой, тебя не смело
в области паха перстом тревожа,
знает, что сон не имеет кожи,
запаха, ибо весь мир – запчасти
этого сна – от любви до страсти.
