*Из цикла "Истории о Пете Коврижкине"
Днем апрельское небо было таким прозрачным, что цвет в нем едва угадывался, а к вечеру оно налилось оттенками сиреневого и фиолетового. Петя стоял в тесном дворике-колодце, каких много еще сохранилось в Старом городе, и смотрел на это небо, которое в серо-голубых сумерках казалось аппликацией из бархатной бумаги. Когда Петя был маленьким, он любил делать аппликации из такой бумаги, и небо на его аппликациях всегда было вот таким – фиолетовым и бархатистым. Только Петя еще наклеивал на него маленькие звездочки, вырезанные из фольги, а на этом небе никаких звезд не было.
Ни одной звездочки! Петя вздохнул. Такие странные были эти дни, хорошие, погожие, но странные. Ему в эти дни было все время не по себе, и поэтому вздыхал он часто. Он и сам не мог понять, что именно его беспокоит. Какое-то невнятное, смутное, беспокойное чувство накатывало, переполняло его так, что он едва не плакал, до того ему становилось тоскливо и тревожно. А через минуту то же чувство накатывало на него как будто с другой стороны, и Пете тогда хотелось всех обнять и расцеловать, и в каждом встречном человеке ему тогда мерещилась то его судьба, незамеченная, но еще не упущенная, то давно потерянный и безутешно оплакиваемый друг. Чувство это было одновременно и чрезвычайно грустным, и невыразимо прекрасным, и Петя ничего не мог с ним поделать, он просто сдавался ему, даже не пытаясь ему противостоять или хотя бы как-то его назвать, определить или осмыслить. Еще Пете казалось, что больше никого из людей вокруг это чувство не посещает, и оттого в эти странные погожие дни, постоянно пребывая среди людей, он остро ощущал свое одиночество. И Петя снова и снова вздыхал о чем-то невыразимо прекрасном и чрезвычайно грустном.
Снова пошарив глазами по пустому бархатистому небу, Петя перевел взгляд на дома, стены которых образовали этот колодец. Здесь ценителю архитектуры было на что посмотреть. Каждая из четырех стен «колодца» представляла иную эпоху и свой стиль, но Петя предпочитал смотреть только на одну стену. Гладкая, бледно-желтая, стена возносила над Петей пять своих этажей с параллельными рядами узких высоких окон. Пете мерещилось в этой стене и этих окнах что-то итальянское или даже сугубо римское, даже древнеримское, хотя над стеной, на брандмауэре красовалось некое нечитаемое для Пети слово определенно французского происхождения. Справа и слева к этой желтой стене примыкали неокрашенные и неоштукатуренные, местами изумрудно-зеленоватые кирпичные стены. Они только подчеркивая ясность, чистоту и выразительность линий желтой стены и ее окон. «Отчего я не архитектор?» – спрашивал себя Петя и прекрасно знал, отчего. И от того, что знал, он находил еще больше красоты и очарования в этой стене; специалист, пожалуй, мог бы эту стену и раскритиковать, и камня на камне не оставить от Петиных римских ассоциаций. А так у Пети в Старом городе был свой уголок Рима, в котором и Петя, и Город были как будто не совсем сами собой, но зато один ощущал себя вполне архитектором и даже отчасти древним римлянином, а другой… - кто знает, чем ощущал себя этот загадочный и древний другой, а Петя великодушно позволял ему воображать себе в этом дворике всем, чем угодно.
Если же Петей вдруг ни с того ни с сего овладевал скептицизм, и он начинал придираться к своей римской стене, ему достаточно было оглянуться. Римская стена эпохи Возрождения глядела на невыразительный фасад эпохи Застоя, облицованный шершавой плиткой, цвет которой Петя называл «припадочным». И Рим снова возвращался в этот дворик и в Петину взволнованную душу.
Но сегодня, этим сиреневым вечером Петя видел свою стену по-другому. Он забрел в этот тесный дворик-колодец, чтобы вновь окунуться в атмосферу своего воображаемого Рима, надеясь, что она смоет его непонятное томление и одиночество, излечит тоску и усмирит радость, которые дергали Петю между собой и наполняли его глаза то горькими, то счастливыми слезами. А вышло все совсем не так, как будто Петя оказался в пошлой, издевательской карикатуре на свой тайный приют. Небо над стеной глядело на Петю детской неуклюжей аппликацией из бархатной бумаги, а сама стена вдруг холодным и неприязненным голосом поинтересовалась у Пети, отчего на ней – если она римская – совсем нет знаменитой римской патины, а только желтая фасадная краска, омерзительно современная. Петя, холодея от ужаса, глядел на свою римскую стену, и вспоминал, что легенда связывала гибель Рима с очищением всех его стен от патины. И сейчас он и понимал, и чувствовал, со всем отчаянием, с каким только коренной, влюбленный в Вечный Город древний римлянин, его создатель, архитектор и император мог это понимать и чувствовать, что Рим только что пал, пал навсегда, безвозвратно и бесповоротно, и через все его ворота, триумфальные арки и холмы текут волны жадных, грубых варваров…
Слезы брызнули у Пети из глаз, он был раздавлен этой страшной катастрофой, которая превзошла все его былые печали и стала последней и решающей катастрофой. Мертвые стены, мертвые окна, мертвые столетия славы и красоты застыли вокруг Пети, осыпанные пеплом и обезображенные руками дикарей. И он зарыдал, заплакал, всхлипывая и подвывая, не в силах сдержаться или остановиться. Вот что значили эти странные апрельские дни, вот что наполняло Петю, вот что его томило. Предчувствие беды, предвестие катастрофы, герольды конца ходили за ним по пятам, а он не понял, а он не рассмотрел, а он не спас свой Вечный город…
Где-то вверху появился свет и потянулся, поплыл куда-то. Петя, все еще вздрагивая и всхлипывая, поднял глаза к небу и успел увидеть в темнеющем небе яркий светящийся крест, несущий перед собой короткие лучи света. Самолет заходил на посадку, озаренный всеми своими огнями и озаряющий ими небо вокруг себя, отчего оно казалось уже не сиреневым и фиолетовым, как минуту назад, а темно-синим и предгрозовым. Петя видел самолет не больше двух секунд, он исчез за ломаной кромкой крыши, и небо, утратив этот быстрый и яркий светоч, тут же мягко засияло своим собственным закатным светом, вновь стало похоже на бархатную бумагу, только теперь на нем были видны редкие светлые точки – первые звезды этого апрельского вечера. Звезды кротко глядели на Петю, и слезы начинали высыхать у него на лице, и в душе его двигалось что-то новое, еще не осознанное, чему еще не было имени, но что уже совсем скоро обещало пробудиться - то ли где-то внутри Пети, то ли в каких-то еще недоступных ему мирах – иным Вечным Городом, которому не будут страшны ни варвары, ни время, ни катастрофы.
ID:
484420
Рубрика: Проза
дата надходження: 08.03.2014 23:16:54
© дата внесення змiн: 24.03.2014 18:18:47
автор: Максим Тарасівський
Вкажіть причину вашої скарги
|
