Отец, внемли же, исповеди. В ней,
В столь откровенной, в искренней, верней,
В столь сладкой лжи, в желанье говорить
Лишь только правду, Ариадна нить
Посеяла. Кого же в том винить?
Раскаянье для грешника – зола:
Кончает он, раздевшись догола
Перед святыней. Как тебе такой
В сюжете поворот? Одной ногой
Уж он в аду, с блаженством – под рукой.
В мольбе он чутким слухом уловил
Нагих монахинь, перед тем, кто пыл
Их умиряет, за огрех суля
Плетей огня. Тогда на кой же, для
Мотив любви, дает порок земля?
Мой Герман, ты давно уже вдали,
Где ангелы и девушки! Внемли
Мой Герман мне. И я почуял вдруг
Что красота живет на пиках мук.
Запутался в своих сетях паук!
Я – так же. Потому что изощрен
И здесь, в мольбе, в раскаянии, он –
Мой лисий ум. Вороне Бог послал
Лисицын мозг, недаром же похвал
Я столько перед Светом расточал.
- каким же светом? – спрашиваешь ты.
Пред тем, который родич высоты
Я Светом был, по крайней мере, наг.
Но на устах моих таился знак –
Того, чем наслаждается остряк!
Прости меня! Я это говорю
Вполне серьезно. Ибо к декабрю
Срок жизни приближается моей.
Ума остерегаясь юрких змей,
Я все равно безумец и злодей.
