В новейших стужах промерзая,
но помня, кто чему виной,
моя блатная Прорезная
сегодня выглядит иной.
Полсотни лет и семь годочков
прошло с тех пор, как здесь бродил —
в эпоху ситцевых платочков,
лачуг, пьянчужек и водил.
В ряду домишек — ветхих, отчих —
смотрелись выше и свежей
дворцы немецких пленных зодчих —
высотки в пару этажей.
Уже немногие припомнят,
чего в словах не передашь:
на ярус — два десятка комнат,
один клозет на весь этаж.
Аскет и тот слетал с катушек,
о лучшем Господа моля...
В одной из крайних комнатушек
снимал в те годы угол я.
Вся дверь захватана бичами,
не наблюдавшими часов,
видать поэтому ночами
не запиралась на засов.
Взамен столичной и перцовой,
тому, кто ставил рубль на кон,
хозяйка Соня Кузнецова
впотьмах давала самогон.
Конечно, было в давней жизни
и то, о чём сказать не грех:
на сходках — песни об Отчизне,
на фотках — молодость и смех.
Узор на клумбе в три цветочка
тянулся тенью в дальний двор,
где военторговская точка
влекла каймой защитных штор.
Здесь иномарок сторониться
не стал бы утренний бегун,
а вся четвёртая больница
в гробу видала бы Супрун.
Мои соседи по крупицам
вдували жизнь в "Химреактив" —
им было стыдно отступиться,
задумку в явь не воплотив.
Та власть беды не напорола б,
когда б радела за народ...
Столкнули веру в сточный жёлоб,
взрастили жлобство и разброд.
Я стрелы в трупы не вонзаю,
но в сказку больше — ни ногой.
Другая нынче Прорезная.
Да я и сам уже другой.
---
