Михаил Деркач
ПИСЬМО СЕСТРЕ
Я, Мария, противник грусти,
но что делать, когда страна
от столицы до захолустья
этой грустью заражена?
И вулканят земные страсти,
и растет за вопросом вопрос…
Изуверство в крови у власти,
коль юродствует даже в пост.
Я, сестренка, не верю в чудо,
только ты мне скажи, когда
появились на свет Иуды-
нафталиновые господа?
Я ответ твой, конечно, знаю.
И заранье согласен с ним…
Ты живешь на окраине рая
много весен и трудных зим.
Я же в юности добровольно
рванул в город с ордой ребят…
Боже, как мне сегодня больно
за Раздоловку, за тебя,
за расшатанные деревья,
давно высохший водоем,
за страну, за себя, за деревню,
за погост и за тех, кто в нем…
Стороной пролетают птицы,
песни их похожи на стон…
Мне, сестренка, все чаще снится
мама, детство, наш отчий дом.
И тебя молодую вижу
и красивой, как звездопад…
Помнишь, ты мне твердила: - Миша,
вот бы папку сейчас назад!..
Глаза черной полны печали…
Мы, хоть были еще малы,
подсознательно понимали
почему в доме моют полы…
Но отчаянно верили в чудо:
вдруг беда-это страшный сон,
что в земле наш отец и оттуда
не пришлет даже весточки он…
Сейчас многое, как преданье
(где ты, время былой красы?)
Помню: вызвал тебя на свиданье-
ухажер подарил часы.
Восхищен королевским жестом,
как подарок я мог не взять?..
Ты взаправду была невестой
днем с огнем какой не сыскать!
Наши годы упрямо - в небыль.
Много с неба упало звезд…
Ушла мама…Землей и небом,
и прозрением стал погост…
Нынче я колючий и разный.
За деревню в городе бьюсь…
Но на пасхальный праздник
я в Раздоловку нашу рвусь,
где царевны растут, а принцы
кур гоняют и коз пасут…
Заготовил я им гостинцы,
да боюсь: вдруг опять недосуг…
Вдруг опять наша власть брыкнется,
как соседский ретивый конь…
И приезд отложить придется –
из полымья нельзя в огонь…
Я, сестренка, противник грусти,
но что делать: опять страна
от столицы до захолустья
тяжкой хворью заражена.
Пасхальные дни-
апрель 2007 года,
г.Донецк
РАЗГОВОР С СЫНОМ
Набрать свою непросто высоту.
Капризно-злое нынешнее племя…
Давай поговорим начистоту,-
Мне кажется сынок настало время.
Я, как и ты, все в жизни с боем брал,
В привычной суете не замечая.
Тревожный голос мамы, что дрожал,
Когда меня поила травным чаем.
Бывало, без причины, но грубил,
Мальчишеским бахвальством прикрываясь…
А сердце ведь у всех одно в груди.
Я тоже грешен. Каюсь, сын мой, каюсь!
Заботами ее не дорожа,
Был скуп на нежность, теплоту улыбок.
Я много раз ошибки совершал.
Не повторяй, сынок, моих ошибок!
Что было проще: подойти, обнять,
К родной щеке своей щекой прижаться…
Порой полжизни мало, чтоб понять,
Какое это, сын, большое счастье.
Я рад, что ты счастливее меня:
Взлетишь повыше, в горе не утонешь –
Есть рядом мама – не стыдись обнять
И голову уткнуть в ее ладони.
Почувствуешь, она вдруг, как цветок
Вся расцветет, в глазах заплещет радость.
Прошу тебя: добрее стань, сынок,
И обретет твоя душа крылатость.
ВОСЬМОЕ ЧУДО СВЕТА
Так нелегко беду отбросить прочь-
Как истину искать в безумном споре...
Но снова утро отпускает ночь,
Меняя полусонные дозоры.
И мрачное легко сойдет на нет
Заслуга ночи, есть, конечено в этом.
Застенчиво улыбчивый рассвет –
Воистину Всьмое чудо света.
Всмотрись в него до влажности в глазах
И задохнешься умопомраченьем...
Витают в небе толи голоса,
То ли слова для стихоткровенья.
Лови их смело, собирай, лепи,
как ласточка свое жилище лепит...
Но Боже упаси быть в нелюбви!
Все остальное – это детский лепет.
В глазах любимой зажигая свет,
Плененный юным, как цветок, рассветом,
Вдруг понимаешь: всемогущ рассвет-
воистину восьмое чудо света.
ВЧЕРАШНИЙ ДРУГ
Ты говоришь:
- Не хмурься, улыбнись!
Тебя улыбка делает моложе…
Я – не актер.
Я не могу на бис.
С годами стал и сдержанней
И строже.
Не спорю,
Что с улыбкой веселей.
Улыбка – свет.
Ему бездонно литься.
Страшны гримасы
Преданных друзей,
что делают им шутовские лица
Еще страшнее
Сердца нервный стук,
Ожог души, что изощренней пыток.
Сегодня предал мой вчерашний друг
Мне больно. Горько.
И не до улыбок.
… Из сарая, как из ангара,
рвется к звездам моя душа».
Посвящение Ю. Лебедю - поэту
Пустоцветы на солнце сгорают,
Сорна портят, парной чернозем.
А тебе даже в дряхлом сарае
Гулкий чудится аэродром.
На себя и на лето не сетуй,-
Мастера Вы дарить и творить.
Словно яблоки солнечным цветом
Наливаются строчки твои.
Ах, как щедро они плодоносят,-
Нет корысти в них злобы и лжи.
На бумаге, как на подносе
Не червивое слово лежит.
** ** **
Не любовница, не жена,
Ты тот самый счастливый случай,
Когда чувствую: стану лучше –
Ты ведь мною заражена.
Ты готова хоть под венец
Сладко дышишь весной в лицо мне…
Кто судьбою был раскольцован,
Тот не верит в судьбу колец.
Не любовница, не жена
Но важнее обеих сразу
И хмелеет от счастья разум:
Все сильнее ты мне нужна.
Не любовница, не жена
Понапрасну себя не мучай…
Растворяются в небе тучи,
В них все женские имена.
А когда подаю пальто
За спиною перчатки пряча,
Значит, верю опять в удачу, -
Ты поверишь в нее потом.
ПРОПУСК
Морщины – это добрый след улыбок,
Конечно, если ты не тугодум.
Мужчины – это музыка ошибок,
а женщины – гитары, что без струн,
когда одни ведут свою игру…
Честнее Бога вряд ли кто рассудит.
Да и в раю свободных мало мест.
Но пропуском в чистилище мне будут
морщины, седины и крест.
С годами я устал с природой спорить,-
она свое мне выдала сполна.
Седины – белый отпечаток горя,-
медали злой вторая сторона,
которая не каждому дана.
Я знаю точно: круче нет дороги.
Ничтожна слава, горьковата месть,
когда готов на единенье с Богом,
когда готов принять плохую весть,
сознательно надев нательный крест.
МОЯ ПЛАНЕТА
«Встал утром, привел в порядок себя,
приведи в порядок свою планету»
Антуан де Сент Экзюпери. «Маленький принц».
Моя Планета – это дом, семья,
на кладбище надломленная ветка.
Улыбки внуков. Труд. Мои друзья.
И парус, что качается от ветра.
Моя Планета – музыка без слов.
Слова, что заблудились в мире звуков.
Моя Планета ненавидит зло,
предавшим здесь не пожимают руки.
Законы, как и правила просты:
будь даже беден, поделись последним…
Здесь слову покаянному «прости»
зеленый свет, как красный – грязной сплетне.
Планетой, как и словом, дорожу,
ведь мир ее не каждому понятен.
Я в этом мире дворником служу,
и вывожу плевки, стираю пятна.
Молюсь закату, радуюсь утрам
с таким восторгом, что мороз по коже…
И не пойму, от счастья или ран
к себе, как цензор, становлюсь все строже.
И даже неделимое делю:
стихи и песни, радугу и ветер…
Свою Планету, как могу, пою.
Я за нее и за себя в ответе.
Донбасс - моя столица
Кому Нью-Йорк, Париж…
Моя столица –
где первый в жизни
я построил дом.
Где первая
певучая
страница,
как первый луч
за маминым окном.
Где суждено мне
в детях повториться,
хмелеть от милых
и счастливых лиц.
И я горжусь:
Донбасс-
моя столица,
и что в Донбассе
много есть столиц.
ФРОНТОВИЧКА
Валентине Николаевне Шутовой –
зенитчице ВОВ, актрисе
Вновь салют раскрасил майский вечер
так, что зашатался шар земной…
Всем не до того, что зябнут плечи
женщины, обкраденной войной,
что волос давно коснулась вьюга –
то на прочность проверяла жизнь.
Где вы, сердобольные подруги,
где приказ отдавший: «Продержись!»?
Ей детей рожать бы, нянчить внуков.
Все в одном: война, вина, беда…
В парке одинокая старуха
гладит потускневшую медаль.
Снова слышит взрывы, крики, стоны.
Может, потому она странна…
Держит круговую оборону
Женщина, Победа и страна.
В роскоши и славе не купалась.
Выли песни мины и шрапнель.
Но по-детски солнцу улыбалась,
в фронтовую кутаясь шинель…
Время это в памяти не стерло.
Не имеем права забывать:
когда враг схватил страну за горло,
Женщина училась убивать.
Женская доля.… То как птица в неволе,
то, как в сказке, чуть-чуть повезло…
Но за хлебное поле да на бранное поле
Женщина пошла смертям назло.
Перечитывая
Николая Анциферова
«Я работаю, как вельможа.
Я работаю только лежа…»
Трудная это должность.
Трусы ее не любят.
И поэтому знают люди:
Шахтеры – народ надежный.
Я с такими пойду хоть в бой,
Готов даже к черту в зубы...
А они уходят в забой
И черное солнце рубят.
Помните «Старуху Изергиль» Горького? Когда Данко вырвал из своей груди сердце
Чистое и горячее,
Жаждущее и трепещущее,
Верой в правду горящее,
И уже поэтому – вечное.
А Данко, высоко подняв его над головой, гордо пошел вперед, освещая путь другим?..
А шахтерское сердце?
Разве оно не такое?
Разве свет не приносит людям?
Каждый день, не зная покоя,
Пишет симфонии буден
И ни где-нибудь – под землею!
Где работа в четыре пота,
Где дружба, как правда, крепка,
Где перекуры – без табака.
И снова работа!
Если бы я никогда не видел шахтеров(а ведь такое могло случиться!) я представлял бы их себе сказочными богатырями. В скафандрах, как космонавты, какими-то необычными, неземными. А ведь они очень простые. И у них
К ладоням мозоли прижились
Документом, что честно жили,
Что путей не искали окольных,
Даже если бывало больно,
Даже если бывало трудно…
Когда люди, не выждав утро, оставляют сердца любимым, а сами спускаются под землю за черными кусками солнца, когда город спит, сладко потягиваясь во сне, когда уже не слышно переливчатых трелей трамваев и тяжелых вздохов автомобилей, а только вкусно пахнет тишиной и звездами…
Когда люди бросают ночи,
А сами уходят за солнцем,
Как похожи они на Данко!
Трудная это должность:
Тепло добывать руками.
ТРИПТИХ
ВЧЕРА
Себя ругая и коря,
во мне плясал дух бунтаря.
Он, как змея, шипел и жалил,
отчаянно семь шкур сменил,
бесился, как соседский Шарик,
и рвал ошейные ремни.
Как будто проверял на прочность
Чужие лозунги-слова...
Он мен такое напророчил –
чугунной стала голова.
Была на грани обнищанья
душа, как ручка без чернил...
Давили узы обещаний
больней, чем цепи и ремни.
Отсыревал в стволе заряд...
Я – как растрелянный „Варяг”.
Команда есть, но бродит смута,
между лопаток – липкий страх...
Бесцветным флаг стал почему-то
и был вобще ли этот флаг?
И ничего не изменилось:
как прежде, на надежды спрос,
пропахли грустью именины,
все так же зол соседский пес.
И умудрился подсктользнуться –
не знаю на какой из шкур.
А надо б знать. Но оглянуться-
устроить глупый перекур
нелепой гонке, что по кургу,
круг – попытаться разорвать...
Отчаянье – не выдпать другу,
ведь выдавать, что воровать...
Печальна участь бунтаря,
где я – потопленный „Варяг”,
который вссплыть, увы, не сможет,
в грязи завязнуть – не та честь.
Пытаюсь нервно перемножить
все то, что было на что есть,
и не менять лицо на маску,
от счастья не сойти с ума...
На небе больно звезды гаснут,
а месяц – модная сума.
СЕГОДНЯ
На волну набегает волна
доказать, что главнее она...
Ох, негоже с народом так.
Недовольтство нарывом зреет,
и повис оскорбленный флаг,
как обрывок веревки на рее...
ЗАВТРА
Много в судне рваных отметин,
сбит компас, да и корпус помят...
Где вы, вера, попутный ветер
и умение парус поднять?
СЛОМАННАЯ СТРЕЛА
Не предавал не дело, не мечту,
но во главу угла поставил дело.
Перехватить пытался налету
все стрелы, что меня казнить хотели.
Я их сломать старался, но они
упрямо гнулись, разжимая пальцы
и без тебя безумны были дни,
как Мендельсон без свадебного вальса.
Ну а когда был правильным расчет,
те стрелы больно в грудь мою вонзались…
Но мы с тобой не встретились еще,
счастливых слов друг другу не сказали.
Ухабами пугала колея…
я осознал с тревогою и грустью,
что среди стрел одна была твоя –
ее узнал по стонущему хрусту.
Она нежнее, звонче, тоньше всех.
Теплом светилась и легко сломалась…
И я забыл, что радость – это смех.
И я забыл, что смех – вторая радость.
Увы, совсем не сказочный герой,
я отбиваю пагубные стрелы…
Перо ломаю, вновь беру перо,
чтобы мои слова тебя согрели.
А стрелы все летят со всех сторон.
Кто зло несет, тот все равно промажет…
…………………………………………..
Вдруг замечаю: юный Купидон
Стрелой любви приветливо мне машет.
ОСЕННИЙ ЭТЮД
Кажется, опять в глазах троится
и рассвет похож на три зари.
Но все проще: пьющая столица
отключить забыла фонари.
И троятся тени от деревьев
и столбы – большие лопухи…
А в моей простуженной деревне
вновь рассвет проспали петухи.
Темноты, как дети, испугались
и – вседеревенский пересып…
Ах, какая осень! Под ногами
ржавость листьев, как погасший стыд
за себя, поникшую деревню,
что сползает медленно ко дну.
И за петухов, и за неверье
в нашу хлебосольную страну,
где народ мудрее всех провидцев,
потому, что знает наперед,
что не быть столице без провинций,
что без них страна не проживет.
Отзвенела осень. Хлесткий ветер
вызывает листолет на «бис»…
Одинокий лист на голой ветке,
как страна, цепляется за жизнь.
СЕРЖАНТ
Он выпрыгнул, как черт из табакерки,
погонами цепляясь за кусты…
Так жалок был сержант по новым меркам,
что я его заранее простил.
Не в том вопрос, что я нарушил что-то.
А если так, то что здесь отрицать?
Но почему сержант похож на черта.
Пытался я отчаянно понять.
Ныряя в детство, дальнее и близкое,
Ромашками где пахнет и добром…
Я помню, как мы фильм «Сержант милиции»
Десятки раз смотрели всем двором.
Как восхищались мудростью Аниськина
Доверием как пахло – не рублем.
Нас злое время всех переменило,
И вход закрыт в друзей надежный круг.
А доброта, как попрошайка – мимо…
А мент – он мент. Ни брат, ни сват, ни друг.
Добреем от улыбок и от смеха,
И помыслы, пусть не всегда, чисты…
Хотел в менте увидеть человека,
Да если бы не чертовы кусты.
ПОКРОВА
Покрова, Покрова…
Вновь встречается осень с зимой.
Снега нет. И, похоже, не будет…
Но в снегу голова.
Хорошо, что ты рядом со мной.
И пускай нам завидуют люди!
Покрова, Покрова…
Глаза ищут небесную синь.
Где теперь журавлиное эхо?..
Все значимей слова
те, которые трудно взрастил.
Согласись, знаменательно это.
Покрова, Покрова…
Разожгу я остывший камин.
Ты колени укутаешь пледом…
Отсырели дрова.
Не беда. Мы сегодня одни.
И никто не обманут, не предан.
******************
Речка синяя-синяя
здесь когда-то текла.
И страна была сильною,
было меньше в ней зла.
На лугу хороводила
молодежь всем селом…
Здесь открылась мне родина
за отцовским столом.
Вместе с кашей гарбузною
и водой ключевой…
Мы не были обузою,
ею быть - отчего?
Как глаза то, все черные-
Так в роду повелось –
К чужой боли не черствые
Не готовы на злость.
Вкусно пахла смородина
Прямо возле крыльца
Продолжалась здесь родина
С детских лет без отца.
Я грущу над могилами, -
Грусть печально-светла…
Речка синяя-синяя
Здесь когда-то текла.
********************
Я ищу мелодию в стихе,
но бывает,
слово не поется.
Спотыкаясь,
в строчке нервно бьется,
выбиваясь
из привычных схем.
Разбавляю музыкой слова.
Им дарю
диезы и бемоли.
Когда строчка
вырвется на волю,
в невесомость
сходу голова…
Я хмельную музыку стиха
слышу,
но не вижу ее крылья.
И летит
над небылью и былью
песенная
звонкая строка.
***************************
Из колчана не стрелы, а слова
я доставал. Казалось, был спокоен.
Но как струна, звенела тетива,
Напоминая: нет родства с покоем.
Суров закон любви и нелюбви.
Слова жестоки, все теснее рамки.
Отныне все признания твои
похожи на исчерканные гранки.
Судьбой мне напророчен бой.
Победы в нем – вот вся моя награда
Как трудно боль делить с самим собой,
И как легко делить с другими радость.
Да вот делить-то не с кем . А друзей,
как кот наплакал… Расшалились нервы…
Когда-нибудь откроется музей
для невезучих. Я в нем буду первым.
Что ж горестно бунтует голова?
Ах, да! Нам не бывать отныне вместе.
И не звенит душа, как тетива…
Все просто так. Из разного мы теста.
Спешим спешить…
Торопимся куда-то,
своих не отмечая главных дат.
Спешим друзьям
дарить подарки к датам
и за друзей
врагам долги отдать.
Простую правду,
как краюху хлеба,
от сложной кривды
смело отломив,
заметить, как на добром
синем небе
вдруг появилась
грозовая нить.
И огорчиться.
А потом придумать,
чтобы гроза
была не так страшна…
И, если нужно,
сердцем лечь на дуло,
Чтоб не взорвалась
криком тишина.
Спешим спешить…
Как будто бы две жизни,
ну, минимум одна,
в запасе есть…
Легко изобретаем
чудо-мысли,
и дарим их,
Как радостную весть.
И веруем,
что это нам зачтется
на самом
справедливейшем суде…
А солнце
теребит лучи, как четки,
И мы,
как белки,
снова в суете.
ТО ЛИ РОДИНА ВИНОВАТА
Не любитель сплошного мата,
но порой без него нельзя…
То ли Родина виновата,
то ли я воспевал ее зря?
Но я знаю, что не бывает
краснощекой Весны без косы.
Если Родина унижает,
маты гнет униженный сын.
Ну не спьяну ж меня зачали?
Как любили отец и мать,
столько раз мне рассветы вещали,
на лучах мою люльку качали
и дарили свою благодать.
Страшно, если страна грубеет.
Или стали жестокими мы?
Но по светлой пройдут аллее,
уносящие холод зимы.
Жизнь лягнет и в сердцах матюгнемся
в Бога, Господа и в душу Мать!
А потом улыбнется нам солнце –
всепрощающая благодать.
Вспоминаю – мама повторяет:
«В жизни нет неправильных дорог…
Кто берет – тот доброту теряет.
Кто подарит – доброту вернет».
Остывший ужин
На столе остывший ужин.
Без тебя кому он нужен,
как весной холодная метель?
Выставляет жизнь отметки,
а душа, как птица в клетке,
приоткроешь – некуда лететь…
Пересуды, пересуды…
Ах, какие злые судьи,
что с ухмылками нам вслед с тобой глядят.
Пересуды, пересуды…
Бьется старая посуда
и туманится когда-то милый взгляд.
Мы общаемся все реже.
Каждый молча память режет,
чтобы годы снова пролистать.
Вот- журавль, а вот - синица.
Снова вырвана страница…
Нам бы право с чистого листа!
Пересуды, пересуды…
Судят то, за что не судят,
а от боли зажимают жгут.
Пересуды, пересуды…
Бьется старая посуда
и по швам трещит отлаженный уют.
Мы с тобой уже не юны.
Где вы, знойные июни?
Я не тот и ты, увы, не та…
Повзрослели сын и дочка.
Видно, поздно ставить точку,
начинать все с чистого листа.
Пересуды, пересуды…
Нас чужие люди судят.
Как они от правды далеки!
Пересуды, пересуды…
Бьется старая посуда…
Я пытаюсь все же склеить черепки.
* * *
Я тянусь туда, где чисто поле,
где полынь и сладкая трава,
где всегда кружится голова,
сладостно кружится – не от боли.
Быстрокрыло пролетели дни –
жизни сумасшедшая лавина…
Здесь моя зарыта пуповина,
здесь в земле родители мои.
Я себя с макушки до корней,
чувствую счастливым человеком.
Никому не вытравить вовеки
гены кроткой родины моей.
В небе то ли жаворонок, то ли
сердце трелью трепетной вверху.
Приобщаю душу ко стиху
на своей земле – в родном Раздольном.
Все-таки чего-то в жизни стою,
если в поле я открытый весь…
Гены у Отчизны тоже есть,
Как бы вы не спорили со мною.
* * *
Я не знаю как такое вышло.
Видит Бог, обидеть не хотел…
Просто слово оказалось лишним
и колючим, как сто тысяч стрел.
От обиды задрожали губы
и потух огонь в родных глазах…
Видит Бог, я не хотел быть грубым.
Просто я не то тебе сказал.
Воробьем, какого не поймаешь,
слово улетело. Не вернешь…
Ты меня, уверен, понимаешь,
как никто другой, всегда поймешь.
Покаянно бьется слово в строчке,
словно черно-белое кино…
Так, наверно, вызревает в бочке
молодое терпкое вино…
Только жизнь сложней киноэкрана.
В ней мы чаще и больнее бьем…
Может, поздно. Но учусь упрямо
возвращать постыдных воробьев.
* * *
Я картину такую приемлю –
(есть и лучшие про запас!)
На трамвае приеду в деревню,
где в домах – не на площади! – газ.
Где Дворцы. В них – спортзалы, бассейны,
пополнение в каждой семье.
Ну а к праздникам – новоселья,
как когда-то велось на селе.
А пока… Как во время блокады –
дом в крестах – значит вымерли все…
На селе воплощение ада,
горе горькое – жизнь на селе.
Звать детей не пытаются в гости:
это больно – себя обмануть…
И теснится село на погосте,
то, что раньше кормило страну.
Нет печальнее вехи, чем эта.
Но, корнями родства дорожа,
боль села отзывается эхом
в зачерствевших сердцах горожан.
Лучшей доли себе не желаю.
И все чаще иду напролом,
чтоб домой возвратиться в трамвае,
и чтоб в городе пахло селом.
* * *
Я вижу как хитрят,
меняя ловко маски…
Один есть в жизни взгляд,
Пронзающий насквозь.
Из тысячи дорог
вся тысяча корежит…
Но есть один порог,
что золотых дороже.
И снова, как в кино,
меня уносит поезд…
Но мамы нет давно,
и отчий дом как совесть.
А старенький наш сад –
как продолженье сказки…
Один был в жизни взгляд,
Пронзающий насквозь.
* * *
То ли беспределом подогреты,
то ли осознав, что незаконны,
но вожди покинули портреты,
уступив свои места иконам.
Потянулись к небесам крестами,
как грибы, и храмы, и соборы…
Властью позабытые крестьяне
разбирают на дрова заборы.
Открестилась юность от деревни
И – в калашный ряд! –в бурлящий город…
Как же это выдумало время
наступить на собственное горло?
И зачахла, захрипела песня…
Может быть, слова забыли люди?
…На груди младенца тонкий крестик
символом, что вера не убудет.
* * *
Раздоловка… Я снова о тебе.
И никуда от этого не деться.
Занозой ты в моё вонзилась сердце,
я с ней иду по жизни, по судьбе.
…Вновь из окна ныряю в огород,
там свищут соловьями Ким с Ерохой.
На отчимов Ерохе не везет,
а Ким – на зависть нам – живет неплохо.
Незлобно, но смеемся мы над ним:
– Тебя назвали спьяну или сдуру?
А он гордится именем своим,
не зная слова «аббревиатура».
Он рыжий, словно ранний мухомор.
Мы – бледнолицы – что ни есть – поганки…
И пусть на восемь ртов одна буханка,
но только был ли то голодомор?
Нас разбросало время, как ботву
отбрасывают, если плод нам нужен…
Тянуло несмышленую братву
обувку в городских проверить лужах.
Раздоловка…Я снова о тебе –
на днях в столице случай свел с Ерохой –
он в министерстве как-никак теперь –
вальяжный весь от обуви до вздоха.
Он расставлял так медленно слова,
как будто зажигал на небе звезды.
И вспомнил вдруг, как груши воровал,
и разорял насиженные гнезда.
На мой вопрос «Ты Кима не встречал?»
Ероха вздрогнул, как волна у пирса:
– Согнулся он, как мягкая свеча…
А если проще – умер Ким наш… Спился.
Слова застыли. Господи, прости…
Под ложечкой предательски заныло…
А я ведь мог, я мог его спасти
во имя Детства, что давно уплыло…
Раздоловка… Я снова о тебе.
Прости, что долго собираюсь в гости.
Боюсь признать: ты мой больной хребет.
Не потому ль болят ночами кости?
* * *
Натрепали птицы о заре,
да такое, что она зарделась…
«Бабье» лето на календаре –
осени таинственная зрелость.
И она жеманно, не спеша,
как одежду, золото роняет.
Так томится музыки душа
в клавишах закрытого рояля.
Осуждая птичий пересуд,
не поймешь – злословят или шутят –
сто ветров угодливо несут
осени серебряную шубу.
* * *
Ах, какие сладостные зори
над давно созревшим хлебным полем!
Колос я. Я полон спелых зерен,
но не сжат, а злой судьбой надломлен.
Словно свадьба, отзвенела жатва,
Медленно, но все же боль уходит…
Мне бы колосу челом к земле прижаться
подарить ей будущие всходы.
Как Антей, набраться новой силы,
от нее, родимой, не убудет…
Матушка-земля мне все простила,
я – обиды всем недобрым людям.
День на удивление погожий.
Выплывает солнце, как Мадонна…
Видится: нечаянный прохожий
спелый колос мнет в своих ладонях.
* * *
Лихо песня душу раздевает…
обнаженной, нечего стыдиться…
помнит, помнит все чужие лица,
каждый скрип просевшего дивана.
Песня понимала: нет измены,
все как есть достойно принимала:
полусмех – подобие обмана,
нет грехов – есть только перемены.
Дай мне песню. Музыка морозом
сдует жар надуманных амбиций.
И замолкнув, снова повторится,
проползет по рожам толстокожим…
И это будет сладкое начало
больной и горькой, но заглавной песни…
Напой её. Прекрасную, как вести,
что ты пришла. Но песня замолчала.
* * *
Всё гладко на словах, а вот на деле
картины и правдивей, и грустней…
И все-таки по-птичьи птицы делят
объедки, что остались от людей.
Но я сегодня подсмотрел такое,
что не могу прийти в себя никак, –
по-свойски бомж дрожащею рукою
хлеб отнимал у дремлющих собак.
г. Донецк.
ID:
61936
Рубрика: Поезія, Вірші, що не увійшли до рубрики
дата надходження: 06.03.2008 00:43:13
© дата внесення змiн: 06.03.2008 00:43:13
автор: cooper_d
Вкажіть причину вашої скарги
|
СПАСИБО. МНЕНИЕ ПРОФЕССИОНАЛА ОСОБО ЦЕННО.
