Гарде: Бренча монетами, сребря скулу
вдруг из мешка пролившегося масла
звезды, теснимой жаркой толкотнёй,
на тротуаре, более к селу,
чем к городу, в котором оказался,
ни к офису, ни к дому – к ветряной
скорее мельнице, к Прасковье, к стогу сена,
к иголке в нем по пятое колено
направил бы стопы я непременно.
Бренча монетами, ища орла
отличие рукой слепой от решки,
скорее ни к селу, скорей к глухой
окраине ступал бы я села,
к той белке, что грызет свои орешки
из золота, за пушкинской строкой,
и далее в леса, где паутина,
где водяной, да илистая тина,
ни эллина где нет, ни славянина…
Туда! Туда! Как это был сказал
Поэт. Сказал бы золотоискатель.
Мечтатель бы сказал. ИДровосек.
Туда! Туда! За Айвазовский вал.
Туда за ангела! За демона, чей Врубель,
к себе однажды дьявола призвал,
туда, туда, за этот парапет,
сребря скулу о самый дальный свет
задать вопрос или найти ответ.
Гарде: в слове "родится", наверно нужен мягкий знак, поскольку контекст требует. В ваших стихах всегда есть некая притягательная сила, которой я не могу дать объяснения.
Гарде: в конце концов, наши письма стали стихами,/небом для перекличек взглядов на той звезде,/которая не нуждается больше в храме/нашего вместе с прогулками по воде.
Ты - этот город, с которым всегда прощаюсь,/ведь чем достоверней прощанье, тем шире море./Разлука учит находить как иголку счастье,/экосистему души в нагой Айседоре.
Полотый снег фольклор цитирует в бабе,/личико вдово под ведром-бескозыркой корча,/потому что ода царевне дешевле, чем ода жабе,/Как громкое: "ухожу.", перед прощаньем молча.
Тем непреложней свет, проходя ворота,/воротилу-охраника, окна, столетья, сон их -/расставшихся, как с кем-то когда-то кто-то,/озаряет воспоминаньем о ночах вороньих.
Спи, по-московски, в платьях, в прогулках, с близким./Мы еще поболтаем о звездах, вспомянем прерии,/снег идет пространством для новых писем./Чтоб о тебе сказать нет надежней материи.
25.03.2014 - 12:31
Вспоминаю ту ночь – зимнюю, глухую… Ветер выл за окном, начиналась вьюга, и вместе с ней нарастала тревога, бесконечная мука, что терзала нас уже почти неделю. Звонила его мама, плакала, и я вместе с ней, выдыхая сквозь слезы, что нельзя терять надежду. Никогда нельзя терять надежду – но даже она постепенно таяла – вместе с заунывно текущими часами, с неопределенным хмыканьем врачей. Туда не пускают никого, даже маму, которая дежурит в коридоре и звонит мне, чтобы не сойти с ума…Чтобы мы обе. У нее такое красивое имя: в звуке набегающей волны трепетание крылышек эльфов. Курит и плачет, глотая дым…Врачи даже не извинились, словно не чувствуют. Что он видит там? Можно ли вообще там что-то видеть? Он так хотел темноты, ее непроницаемости, и вот теперь получил ее…И отнял свет у нас.
Вглядываюсь, вслушиваюсь…Ничего, только эта гнетущая, стылая тишина, и кровь, стучащая в виски. Господи, ну зачем? Почему, такой молодой, толком еще не поживший, именно он выбран жертвой слепой случайности? Спрашиваю и боюсь ответа.
Поэт… Дудочка божья, агнец и закланец… Перстенек с древним камнем, сданный в ломбард вездесущего мира.
И – обжигающей волной прокатывая по всему нутру – живи! Ну очнись же, родной!
Пелена в глазах как мгла, ничего не вижу, но все чувствую, и мысль лишь одна – ясная и четкая, как удар хлыстом – жизнь за жизнь, возьми мою! Пусть хотя бы пять лет, десять…Да, десять…Пожила…Не успел сказать главного, но скажет. Может. К кому кричу, не знаю…Не важно.. Жизнь за жизнь.. Черкаю на листке какие-то строчки.. Они сами…как кровь, идущая горлом.
Пусть лучше я…Мне.. За жизнь, за литературу. За то, во что верю. Красота спасет мир, пусть в это верю лишь я, единственная из живых, но за моей спиной тени мертвых, множество голосов и душ. Святая душа искусства, священная красота… За и ради чего..
То была последняя ночь перед его пробуждением. Совпадение ли, закономерность?
Я никогда не говорила ему об этом. Никому не говорила.
Это ведь не важно.
КОМЕНТАР ЩОДО ТВОРУ: 
