"Ад - это другие."
Ж.-П. Сартр
"Грех - это, прежде всего,
потеря контакта с собственной глубиной."
Андрей Блум (Вл. Антоний Сурожский)
"Начиная стихотворение, поэт, как правило,
не знает, чем оно кончится."
И.Бродский
i
Сегодня во мне умирал человек,
и я наблюдал в час ухода,
не то вдаль по ниве, не то по Неве,
вдоль шедшим в бессмертие водам,
как рос на нетронутой плотью плеве
головкой идущего плода
ещё один новый мертвец на земле,
ещё один труп для Другого.
И если бы Сартр не писал о себе,
и не относился так строго
ко всем и к себе самому в том числе,
то он не разгневал бы Бога.
А так, ад - не тот ад, что думал Жан-Поль,
не «алтер эгО» по-латыни,
и не причиненная кем-то нам боль -
такими словами простыми
нельзя передать то, что ад – это ноль,
что ад - это встреча с пустыней.
С пустыней не внешней, с пустыней внутри,
когда страшно в ней находиться,
и если в аду и живут упыри,
(кому же ещё там водиться?),
то это от каждой зари до зари
ты сам и пустынные лица.
Твои отраженья, твои двойники,
кто умер, ещё не родившись,
все те, с кем тебе вместе быть не с руки,
кому бы совсем быть потише,
кто мозг зажимает в такие тиски,
что он остается без крыши.
И вот ты один на один с пустотой -
не важно «тот свет» или «этот» -
ты падаешь в бездну со скоростью той,
которая скорости света
значительно выше, и за той чертой
одна темнота, без просвета.
Ты падаешь мимо своих же друзей,
которым не так уж и важно
ты есть или это не ты, а музей
всего, что ты значил однажды…
И ты всею тяжестью, массою всей
проносишься с воем протяжным.
Ты падаешь мимо забытой родни,
которая даже не снится,
ты толком не знаешь в живых ли они,
и только имен вереница
спускается… Мимо проносятся дни
и чьи-то пустые глазницы.
Ты падаешь в бездну себя самого,
как сбитая выстрелом птица,
и страх возникает не из-за того,
что можно в итоге разбиться,
а страшно от мысли, что хуже всего
и вовсе не остановиться.
Ты падаешь к самому центру земли,
как в кроличью нору Алиса
в отсутствие света, и как ни юли,
но даже обычные крысы
бегут, оставляя в беде корабли,
и ты эту планку превысил!
Не крысы бегут с твоего корабля,
ты сам от себя убегаешь
во внутренний хаос, в такие поля,
где даже и влага – сухая.
И мертвою кажется эта петля,
которой ты имя не знаешь.
Ты падаешь в бездну, но бездна твоя –
не бездна, а что-то иное –
бездонный колодец, в котором два «я»
питаются душной золою,
и стенки его – это грань бытия
меж бездною и глубиною.
ii
Сегодня во мне умирал человек,
и я наблюдал в час ухода,
не то вдаль по ниве, не то по Неве,
вдоль шедшим в бессмертие водам,
явленье в нетронутой плотью плеве
головкой идущего плода
того, что, казалось, ушло навсегда,
чей час на земле уже отбыт,
но круг возвращений – живая вода –
омоет уставшие стопы,
и светлая снова вернется беда,
и радости горестный опыт.
Уходит всё то, что так и не пришло,
всё то, что так и не прижилось,
уходит добро, и во след ему зло,
поскольку с ним не размежимо,
и тихо под воду уходит весло,
как в мякоть земли без прожилок.
Уходит вода по теченью реки,
уходит живое в живое,
уходят во внуков своих старики,
уходят в единое двое,
уходят обратно в пустыню пески,
и в снег прошлогодняя хвоя.
И я ухожу с этим всем заодно
в гостиничный холод постели,
как рыба уходит на самое дно,
так я ухожу, акварели
хлебнув из окна, в потолка полотно
в начале бессонной недели.
Уходит не жизнь, уходит житьё,
уходит иное в иное,
и я, перепробовав имя твоё,
целую, увлАжнив слюною
подушку, две точки над буквою Ё,
и звуки в линеечку строю.
Уход не как убыль присутствия здесь,
уход, как отсутствие слова,
уход, как пространству без имени месть
за то, что нет места другого
откуда уйти невозможно, но есть
места, куда снова и снова
мы все возвращаемся, если бы не
желание выйти из круга.
И то, что исчезнет сегодня во мне,
не вызовет даже испуга.
Лишь чайка, крылом полоснув по волне,
отрежет полосочку юга,
и, в крике срываясь с рыданья на смех,
исчезнет в пылающем зеве
заката, но я не вернусь, я из тех,
кто выйдет при первом отсеве,
когда солнце вмерзнет в оранжевый снег
и ось развернется на север.
iii
Сегодня во мне умирал человек,
и я наблюдал в час ухода,
не то вдаль по ниве, не то по Неве,
вдоль шедшим в бессмертие водам,
растущую на непорочной плеве
головкой идущего плода
иную возможность, инОбытие,
инакомышление, ино-
природу и всё, что со мной так и не
случилось, случится отныне
в какой-то далекой отсюда стране,
как было уже в Палестине.
Когда-то две тысячи с лишним тому
мужчина, мечтая о сыне,
скрывался от Ирода, ночью ему
казалось от страха, что стынет
кровь в жилах. Он думал: зачем, почему
чужого ребенка в пустыне
он должен спасти, и любимой жене,
ни слова упрека не бросив,
он воду свою отдает? И во сне
Марии казалось, что Йосиф,
над яслями сидя, за всех в тишине
у сына прощения просит.
Но сон оборвался – пришли пастухи,
и спать не давали Марии.
Иосиф сердился, и вот петухи
так радостно спели, что в мире
вдруг стало светлее, и даже глухим
казалось, что слышат стихири.
Звезда догорала, с востока волхвы
и злато, и ладан, и смирну
с собой принесли, но Иосиф, увы,
не рад был предметам даримым -
ему бы одежды, ему бы воды
и пищи какой-нибудь сыну!
Стояли над яслями вол и осёл,
и паром горячим дышали,
Иосиф молил, чтоб никто не пришёл,
и в светлой и легкой печали
весь день мастерил пеленальный престол
Царю своему по скрижалям.
И только и думал несчастный старик,
семью собирая в дорогу,
о том, что вот этот младенческий крик
без членораздельного слога,
свидетельством всех приходивших калик
и есть голос Господа Бога.
ID:
460191
Рубрика: Поезія, Лірика
дата надходження: 12.11.2013 23:10:36
© дата внесення змiн: 13.11.2013 21:47:10
автор: Res
Вкажіть причину вашої скарги
|
Ух. и простыня... Ритм, конечно, не удержал.. Несколько раз - до смешного 
