Равель и я прониклись горем.
Кончины детской вечный страх.
Инфанта в траурном уборе,
В парчовом платье, в жемчугах.
Ресниц заломленные стрелы
Иероглифами на щеках.
Лоб восковой, недетский, белый
Готовый обратиться в прах.
Короны нимб над редкой челкой
Не отпугнувший злую смерть.
Тяжелым марроканским шелком
Обита гробовая твердь.
В соборе жарко от молитвы
Признесенной сотней ртов.
Казалось дрогнул монолитный
Распятья древнего остов.
Дофин - подросток в синем платье
Любовно принятый толпой.
Отмечен важности печатью,
Играет цепью золотой.
Черты лица - бледней бумаги
Еще не встретившей перо.
Эфес его короткой шпаги
Красиво очертил бедро.
Ему сказали все медали
Надеть, и ленту на плечо.
Скорбит ли о сестре? Едва ли.
Лишь чуть простужен и смущен.
Отец расстроен, но не слишком.
Он видел пострашнее дни.
Наследник, первенец, мальчишка
Здоров, Господь его храни.
Что дочь? - Помеха для короны.
В младенчестве умерший - свят.
Казне дешевле похороны,
Чем пышный, свадебный обряд.
Лишь только мать, убита горем,
Упав у ног Марии - девы
Рыдает. Все глаза в соборе
Глядят на слезы королевы.
А ей в печали настоящей
Не скрыть опухшего лица.
Она все смотрит в темный ящик
И плачет, плачет, без конца.
Ее ларец для ожерелей
И то, наверно, подлинней.
Она б без всяких сожалений
Рассталась с ним, когда бы ей
Сказали, что ее принцесса
Вскреснет волею Господней.
Она б продала душу бесу.
Она б сгорела в преисподней...
Но полно! Преданные руки
Ее подняли с плит церковных.
Заупокойной мессы звуки
Затихли а капеллой стройной.
И стягов траурные канты
Приспущены на главных башнях.
Пора земле предать инфанту
И снова к жизне настоящей.
Отец и брат поднялись оба,
Готовно выставив плечо.
И тихо бился в угол гроба
Атласный желтый башмачок.
