I. Ночная русалка
Ночь перешла в наступленье, не оставляя шансов:
к иглам кустов кровавой щекою прижался тать, –
дабы к добру чужому прикосновеньем пальцев
нервы пощекотать –
на всё остальное, вижу, мир не оставил силы –
даже на то, чтоб залпом прикончить живого литр –
даром ли над бесплатным сыром навек застыли
выи каменных гидр…
Но впереди – во мраке – надломленный позвоночник
мощенного красной плиткой парка, скамейка, свет
прям из твоих очей, которому нынче точных
определений нет.
Что же, пьянящий, есть он? ведь не отрезвляет ближних,
рядом с тобой сидящих: я здравствовать не начну,
но вскользь посмотрю в глаза, и превращусь в булыжник –
в памятник ничему.
Мне не нужен ответ. Да и что сказать на «спасибо!
…я пошла в свой русалочий мир… не простите ль вы…»?
И что если идол твой – просто гниющая рыба,
кажется, с головы?
Мне известно одно – ночь вовеки не будет блёклой
для источника света, достигшего немоты,
и пускай читается в нём: «тут, к несчастью, не бог мой», –
как божественна ты!
II. Кости бросили
Вряд ли ты заснёшь, вся мокрая,
волосы рассыпав рыжие.
Счастье обретёт само края,
только чтоб счастливцы выжили.
В окна небо грудь обрушило,
ветер в шторах будит призраков,
но в жаре такой отдушина
лишена к спасенью признаков.
А ведь жили прежде как-то мы
розно в гулких вёснах, в осени;
враз над нами боги с картами,
окосевши, кости бросили.
И пошла тогда нелёгкая
планы на любовь вынашивать:
вижу счастье их без толку я
в олицетворенье нашего.
Тьма сулит беду глазастая,
врозь с тобою будем, вместе ли;
ни на нас ли все несчастия
нынче их творцы повесили?
Посему сули мне мира из
жаркой схватки… только вот чего –
вся сейчас настолько выразись,
чтоб всё было сразу кончено.
