Козлоногих существ не хватало на этих айсбергах,
пересекающих водоплавающих титанов
и пресекающих начинания насморка
в морском организме погибающего капитана
и по сей день на палубе той эпохи,
где фавн способен оставить одни лишь вздохи.
Бубенцы, запрятавшиеся глубоко,
передразнивают друг друга посредством звуков,
даруемых спущенными трико
с кривоногого фавна и, убаюкав
навсегда, ради срама внутрях стиха,
гонят взашей всякого пастуха.
Травки не будет на белых льдинах,
на островах, где пасутся стадами годы.
Впрочем, возможно годы и породили
пленника пантеизма, однако, роды
так проходили, так измывались над чадом Бога,
что вывели ни пастуха, ни фавна, но – дикого осьминога.
Ты прощаешь за это. За то, что топчу вконец
растаявший айсберг до отраженья вакха.
Даже у осьминога не хватит щупалец,
чтобы двуликость, поданная двояко
в зеркалах – в последних следах титана
означала сначала бога, потом – барана.
Так помолись. Помолись. Или просто сетуй.
Пальцем черти на белом своём гиганте
о проступках своих дионисов и кончи с Летой.
Ты молишься фавну. Твой осьминог – Гекате.
Нет, не язычник: он, от сирен бежавши,
в кашу кладёт топор, но не желает каши.
