[b]1. Ялта[/b]
Не люблю Ялту. Ее не любить очень легко – с расстояния в 600-700 километров. А в Ялте трудно не поддаться ее латиноамериканскому очарованию, построенному на резких и неожиданных контрастах. Местные впечатления, как и местный рельеф, отличаются головокружительными перепадами высот и глубин; тут может и укачать.
Голубые и сиреневые горы застыли над морем. Море наливается бирюзой и изумрудом, замирает в штиле, ластится к берегу, или чернильными, черничными и черными валами обрушивается на пляжи и волноломы. Но горы безучастны и непоколебимы. Они обрели свой каменный покой после тектонического шторма, мощь и ярость которого эта легкомысленная и беспокойная вода не может себе даже представить. Горы свой покой ни на что не променяют, они будут хранить его, пока не обратятся в прах или не взметнутся в новом, уже последнем шторме, который поглотит и горы, и море, и всё, всё, всё…
Между скалами и морем – относительно ровная и устойчивая нейтральная полоса. Ее уступы скрыты буйной тропической растительностью, утыканы виллами, дворцами и хижинами. Некоторые здания вызывают в памяти какие-то полустёртые воспоминания о временах, знакомых по черно-белому кино; странно, что сами эти здания цветные. Среди крыш и крон там и сям вздымаются серые утесы, поросшие кривой ржавой арматурой; это недостроенные пансионаты и гостиницы, брошенные двадцать-тридцать лет назад.
В реликтовых лесах – белокаменные развалины и руины замков. Они до того живописны, что хочется верить, будто когда-то давно неведомый архитектор так и спроектировал их полуразрушенными, чтобы украсить местность. Вообще развалины и руины намного долговечнее полноценных построек. И часто – красивее или зрелищнее.
Другой архитектор, наоборот, хотел местность хотя бы немного изуродовать. Он воздвиг на холмах безликие панельные дома, а в городе – многоэтажные трущобы, напоминающие горы строительного мусора. Впрочем, и настоящего мусора, напоминающего именно мусор, только мусор и ничего, кроме мусора, в Ялте тоже достаточно.
Повсюду – толпы, легионы, полчища и тьмы отдыхающих. Наверное, от стесненности и скученности городской жизни можно отдохнуть не только на безлюдье, но и в таком месте, где стесненность и скученность превосходят соответствующие достижения родного города, а также Мумбаи, Мехико, Боготы и прочих мегаполисов. Десять дней в Ялте в «высокий сезон» - и уже тянет в тишину и покой Киева, Днепропетровска, Москвы или Красноярска.
И над всем этим – небо. Да где же нет неба? – Но это небо нетронутое, совсем новенькое, безмятежное, недостижимое ни для архитекторов, ни для отдыхающих. Небо над Ялтой висит невидимой полусферой, ограниченной в поле зрения только линией горизонта, ломанной, где она проходит по горам, и ровной, слегка расплывчатой в теплой дымке – там, над морем. А все, что находится выше этой линии, выглядит первозданным. Где-то там, в далеких больших городах, небо разрезано на зубчатые полосы кварталами крыш, в него воткнуты столбы, вышки, антенны и чадные трубы, оно расчерчено на параллелограммы и ромбы инверсионными следами самолетов. Цвет неба там заглушен огнями и смогом, он испуганно отпрянул от земли, скрылся в верхних слоях атмосферы, стал неузнаваемым.
Самая милая черта местного сервиса – бессмысленность. Все, что в прочих местах полагается обязательным, здесь отсутствует, и наоборот, причем и то, и другое считается нормой. Поэтому повсюду мерещатся дикие надписи, вроде «Троллейбус работает без кондитера». Деньги собирают за все, а лучше и больше всего - за то, что стоит не денег, а извинений. Ничего удивительного: при Союзе Черное море и Крым были козырями в нехитром ассортименте южных морей, доступных гражданам. Для привлечения туристов не требовалось усилий. Но железный занавес проржавел, за ним обнаружились новые моря и вещь, доселе неведомая, – сервис. Граждане устремились туда. Зато в Ялте хорошо ностальгировать по старым временам. Это совершенно не удается где-нибудь в более приспособленных для летнего организованного отдыха местах. А в Ялте – сколько угодно.
Впрочем, надо «отдать дань должному», как нынче выражаются некоторые «звезды» телевидения. Ялта прилагает усилия к привлечению туристов, внедряет передовые методы развлечения отдыхающих, не теряя при этом своего особого колорита. Например, предлагается посетить стриптиз.
Было это несколько лет назад. По соседству с нашим отелем по вечерам происходило это действо. Вход – только для совершеннолетних, начало в 23.30. Плата за вход символизировала несомненную алчность организаторов и предполагаемую расточительность туристов. Плакат у входа в заведение обещал «незабываемое! - впервые в Ялте и в Крыму семеро супер-профессиональных и неслыханно очаровательных танцовщиц!!!!» Это возбуждало… то есть это вызывало брезгливый интерес: что же тут, в Ялте, под всем этим имеют в виду?!
Жаркий, душный вечер пал на город. Там, где горизонт очерчен зазубренной линией гор, небо еще светлое и прозрачное, но здесь, внизу, и там, в море, уже царит мрак. Цепочки огней обозначили причалы, набережную, аллеи и улочки. Одна из них приводит нас туда, где обещано «незабываемое».
Огромный запущенный зал. На окнах – то ли дымчатые портьеры, то ли пыльная паутина. Единственной новой и чистой вещью был пилон – блестящий металлический шест, используемый в стриптизе для акробатических па. В зале пусто. За шаткими столиками, какие в 80-х годах прошлого века встречались во всех учреждениях общепита СССР, собралось человек десять-двенадцать.
Музыка оглушала. Поэтому о цене шампанского, предложенного хромым официантом, можно было догадаться только по движениям его губ. Позже выяснилось, что читать по губам мы не умеем. А может, официант говорил с нами о погоде, рекомендовал не брать тепловатое вино или просто напевал что-то.
Потом невидимый конферансье, перекрикивая в мегафон громыхание музыки, сообщил, что искусство стриптиза – одно из самых древних и завораживающих. И что сейчас его представят танцовщицы, которые достигли вершин этого искусства. Впечатленные антуражем, мы только надеялись, что танцовщицы не окажутся ровесницами своего искусства. И они не подвели; на это шоу в качестве зрителей их не пропустили бы – по возрасту. Но танцевать стриптиз им, по-видимому, было можно.
Гнусавый конферанс показался знакомым. Кажется, именно этот голос днем на пляже заклинал не заплывать за буйки, не купаться в нетрезвом виде, посетить ресторан, отправиться на морскую прогулку, воспарить на параплане, погрузиться с аквалангом или на худой конец арендовать шезлонг. Или это был тот же мегафон? Сейчас он представлял танцовщиц, называя имя и в двух-трех словах описывая их темперамент и достоинства.
Характеристики были неожиданными; кроме того, они мало вязались с теми образами, которые танцовщицы создавали на пилоне. Образов было в общей сложности два. Девушки (точнее – девочки), при первых тактах своей мелодии освободившись от парео или пеньюра, либо обвивали пилон, как змеи, либо хватались за него руками и крутились вокруг пилона наподобие вымпела на ветру, поджимая и распрямляя ноги. Упражняясь таким образом, они теряли лифчики.
Неуклюжими и неловкими услугами в Ялте никого не удивишь. Но организаторам стриптиза это удалось. Безлюдный зал ощутимо томился в ожидании финала.
Наконец, конферансье представил последнюю шоу-гёрл. Он с триумфом выкрикнул: «А теперь – ЖАННА! Сама доброта и нежность!» Меня передернуло. До этого момента я наблюдал происходящее скорее отрешенно, чем заинтересованно, дожидаясь конца шоу, тишины и возможности поострить на тему ялтинского стриптиза. А вот эти «доброта и нежность» в контексте бесталанного жалкого зрелища меня разбудили. Тягостный вечер вздрогнул и распался на составляющие, ни одна из которых мне не понравилась. Уродливый, бессмысленный эпизод реальности...
Но вот «доброта и нежность» появилась. Высокая тощая Жанна, вялая, сине-бледная, вышла на сцену, уронила свое парео себе под ноги и сделала несколько робких танцевальных движений. Потом она взялась за пилон и стала медленно обвиваться вокруг него, то и дело соскальзывая. Жанна выглядела, как длинный вялый гельминт в безнадежных поисках очередной жертвы.
Мне представилась та единственная репетиция, на которой сколотили шоу. На сцене толпились эти девочки. А в зале сидели странные существа с прозрачными глазами, в сознании которых худоба, бледность и вялость связаны с добротой и нежностью, а доброта и нежность – с плясками в полуголом виде. Вполне возможно, что у этих существ были длинные гибкие усики, щупальца, присоски и множество прозрачных глаз по всему телу. Они смотрели – во все глаза - на угловатую тощую девочку, шевелили жвалами и обсуждали, как представить ее публике. Диалог пустот...
Не люблю Ялту.
[b]2. Киев[/b]
Прошлым августом, перед Днем независимости, почти все столбы, киоски и остановки общественного транспорта в нашем городе оклеили рекламой уроков стриптиза.
Мало ли рекламы сейчас. Наверное, уже никто на нее не обращает внимания, будь то новое средство от всех проблем и печалей века (пот и пятна, оставляемые средствами от пота, кажется) или старый политикан в новом качестве. Но эта реклама, благодаря повсеместности и кричащим цветам, была настойчива до навязчивости, навязчива до назойливости и назойлива до непристойности. Девушки и юноши, пенсионеры и милиционеры, студенты и чиновники, безработные и бездомные – все, владеющие грамотой, должны были узнать, где именно дают уроки стриптиза. Неграмотным предлагалась пиктограмма – черный женский силуэт с неестественным прогибом в области поясницы и рукой на суставчатом шесте и схема проезда. Можно было подумать, что африканка потрясает бамбуковым копьём над только что поверженной схемой городского центра.
Абсурдность размаха, с каким рекламировались уроки стриптиза, наводила на абсурдные предположения. Наверное, стране немедленно и в огромных количествах требуются люди, владеющие навыками обнажения в танце. Может, это подготовка к финальной части европейского чемпионата по футболу? К подписанию соглашения об ассоциации с Евросоюзом? Или на параде ко Дню независимости будут массово обнажаться?
Моя 8-летняя дочь как-то сообщила, что я ей напоминаю миссис Уксус, которая по любому поводу говорила: «Отсюда мораль: ...» И она права; я и сам часто повторяю слова одного литературно-кинематографического персонажа: «Да, я моралист!» И моралист во мне проснулся, зашевелился, заворочался и заворчал. Ворчание – это его обычная реакция на сомнительные явления современности. На большее он не способен; если требуется большее, моралист проявляет удивительную гибкость, позволяющую ограничиться ворчанием.
- За 20 лет независимости в стране закрыли 250 профессионально-технических училищ и техникумов. Высвободившихся девушек теперь истошно зазывают на уроки стриптиза. Что же это за страна такая, где танцовщицы стриптиза нужнее, чем швеи, портнихи, закройщицы, медсестры, маляры, секретари, машинистки, зоотехники и программисты?!
А потом некий голосок изнутри начал нашептывать, что стриптиз – это ведь такое искусство, пусть своеобразное, но искусство. А искусство самим собой оправдано.
- Но ведь искусство, - ворчал моралист, - это всего лишь уровень мастерства, степень владения техникой и творческий подход. И подделка, и донос, и убийство, и мошенничество может быть искусным и безупречным с точки зрения исполнения. Значит, не всякое мастерство самим собой оправдано, даже если приносит выгоду или удовольствие. Дела человечески – дела плоти – всегда имеют и нравственное измерение. Это измерение должно быть главным; если же эти дела прежде всего измеряют категориями выгоды или удовольствия, то не видать нам плодов духа.
Но голосок не сдавался. - Плоды духа? Да ты зануда, брат моралист. Скучный и жестокий зануда. А если у человека - талант? И даже – ТАЛАНТ? Ни к пению в церковном хоре, ни к спасению умирающих, ни к уходу за инвалидами, ни к исследованиям морей, соплей или червей, а к стриптизу? И нигде, кроме как в стриптизе, этот талант реализовать нельзя? Что, брат моралист, осудишь такого грешника? Может, и задушишь его?
- Позвольте, позвольте, - окрепшим голосом возразил моралист. Похоже, он оседлал своего любимого конька. - Как искусство – лишь степень мастерства, так и талант – лишь степень одаренности. Вне системы нравственных координат мы можем превозносить всякое искусство и всякую одаренность. Но в рамках этой системы картина меняется, и некоторые, пусть даже самые искусные и талантливые в своем роде вещи, оказываются в зоне отрицательных величин морали.
- За-ну-да! За-ну-да! За-ну-да! – вопил голосок.
- Хорош аргумент, - холодным и размеренным тоном парировал моралист. Обычно-то у него голос дрожит от волнения, негодования или возмущения. - А ты вспомни, что первые люди только после грехопадения обрели плоть, и была эта плоть нагой, и устыдились они этой плоти! И твой стриптиз есть ничто иное как воспроизведение этого мига, первого мига первых воплощенных людей после самого первого на Земле греха!!!
Голосок раскрыл было рот пошире, чтобы возразить моралисту, но я прикрикнул на спорщиков и велел им замолчать. Позиции сторон ясны уже несколько тысяч лет, а эти всё спорят:
– Да вам обоим важна не истина, а только то, кто из вас прав! Только это, и ничто другое, – кто из вас прав! Так истину не ищут!
Ведь я прав?!
2012 г.
адреса: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=503727
Рубрика: Лирика
дата надходження 07.06.2014
автор: Максим Тарасівський