Солнечные зайчики скользят по янтарно-кровавым кленовым листьям, скатываясь на прохладный асфальт. Мимо проносится с хохотом региональный поезд. Октябрь такой ненадёжный: реальность то и дело истончается, рвётся, ломается. Неважно, откуда прыгать. Точнее, прыгать не приходится, достаточно шагнуть. Сквозь стену. Или зеркало. Неровный обрывок грязно-серого неба. Или покрывало грубой вязки неопределённого оттенка. Такой, кажется, называют болотной зеленью. Сегодня можно, наверное, сквозь листву и зайчиков, почему нет?.. Зажмуриться, задержать дыхание, протянуть руку вперёд, нащупать тяжёлую бархатную занавеску, прохладную, шершавую наощупь, резко отодвинуть влево и... сделать шаг в чёрную дыру межпространства.
«Любопытно, куда нынче занесёт, в какой текст?» — подумала Лис, намеренно широко открывая глаза в чёрно-белый, шахматный монохром незнакомой гостиной с ползущими по стенам кривыми улыбками и пыльными циферблатами. Прямо по центру усечённой пирамидой с гранями-равнобедренными трапециями, скрытой стальной скатертью до пола, высился накрытый для afternoon tea на двоих стол: завёрнутые в форме швабских брецелей тканные салфетки, крошечные сэндвичи с оливками и бри на многоуровневой этажерке, эклеры, лимонный бисквит, шоколадный брауни, свежеиспечённые булочки, взбитые сливки и клубничный джем.
Лис невольно скривилась — какая-то девонширская идиллия, лучше бы Апероль Шприц и сырная тарелка с инжиром. Или, на худой конец, тыквенный суп. Как на зло, ни единой стоящей идеи: что делать с бульоном из оленины, купленным пару месяцев назад. И ни следа Дженни. Задерживается.
Лис зевнула и потянулась: сколько её ещё ждать?.. С крючка на потолке списала клетка фарадея с плюшевым какаду и белыми воробьями внутри. На стене висел плакат: «Всем системам угнетения нужны сообщницы среди угнетённых».
«Какая-то смесь бульдога с носорогом, — вслух недовольно бросила Лис. — Лучше бы добротная английская сатира, а не эта псевдо-алисовщина!»
Через несколько секунд стена напротив раскололась на миллион чёрно-белых квадратов и в комнату впорхнула Дженни.
— Наконец-то! Ты не торопишься, — Лис обняла подругу. — Похоже, сегодня у нас five o'clock, будь он неладен. А я вчера слушала кельтскую музыку островов Канады.
— Ньюфаундленд и Лабрадор?
— Ага. Музыка — универсальный язык. Кажется, единственный, способный меня нынче расшевелить. А как твоё ничего? Что плохого и хорошего не изменилось с прошлой субботы?
Дженни чихнула и наморщила нос.
— Кажется, снова вернулся кашель. Душит ночами, *** И так плохо сплю, перепрыгивая из одного тревожного сна в другой, никакого облегчения, сплошная беготня по кочкам.
— Бедняга! Что на этот раз?
— Да как обычно. Антиутопия, постапокалипсис. Космическая станция под землёй в старой угольной шахте. Разумеется, тысячи людей в неоновых халатах изучают психиатрию на пользу человечеству. Тому, что от него осталось. После катаклизма, о котором не принято распространяться, в пространстве, как на водной поверхности, через равные промежутки времени возникает то ли рябь, то ли зыбь... неясное волнение, параллельные волны. Всякий раз надобно замереть и прислушаться: прозвучит имя того, кому пора на тот свет. Или на этот. Мимо обречённого тотчас семенят грандиозные чёрные страусиные ноги и его /или её/ с почестями увозят в хоспис. Само собой, хоспис — прикрытие... на самом деле, несчастных замуровывают. Наверное, в бетон.
Однажды рыжий детина, Пе́трович, возмутился и начал верещать: «С ума посходили! Не видел я никаких чёртовых страусов! Не поеду я никуда! Не дождётесь!»
«Пе́трович, друг наш, — отвечали ему, — не сопротивляйся судьбе. Твоё время пришло. Не мешай нам приносить пользу человечеству. Тому, что от него осталось».
Через некоторое время рыжего поймали, избили, зачитали регалии, торжественно проводили в нигде и... на всякий случай, замуровали дверь цементом.
Ночью специалистка по нейробиологии решила проверить уровень радиации, но зачем-то провела радиоуглеродный анализ с помощью карманного датчика, пытаясь выяснить возраст цемента. Оказалось свежий материал за сутки состарился на две тысячи лет. Исследовательница не поверила своим глазам. Несколько ночей подряд она бурила и докопалась до четырехсотмиллионных камней.
И тут я проснулась сразу с сотней мыслей.
— Каких же?
— Обречённые стали бессмертными, обрели способность жить против хода времени и транслировали наружу передовые идеи. Такой себе Олимп в бетоне. Но вся эта эпопея развивалась рвано и непоследовательно... особенно раздражали рекламные вставки. Параллельно я, например, примеряла ужасные, отвратительные, безвкусные платья.
— СДВГ во всей красе?..
— То-то и оно! Рябь на поверхности, гигантские страусиные ноги с грохотом проходят мимо, замираешь от ужаса... и вдруг: очередное платье, шерстяное, колючее, багровое в пятнах, тесное, душное, жаркое... сидит кошмарно. Но почему-то продолжаешь примерять, — Дженни поёжилась.
— Вот, душа моя! Мрачно, конечно, но лучше бы мы путешествовали в твои сны, а не в невнятные текстовые абстракции, как сегодня.
— Ну, положим, это вкусовщина... кто сказал, что там интереснее, чем здесь?
— Я, истина в последней инстанции в вопросах первосортного эскапизма, — хихикнула Лис.
— Чаю? — предложила Дженни. — Что-то я проголодалась... будешь сэндвич?
— Лучше какао. И булочку с джемом.
— Я озадачена.
— Чем же? — нахмурилась Дженни.
— Вчерашние музыканты напоминают мне больших лохматых псов.
— Ньюфаундлендов и лабрадоров?
— Вроде того. Они такие же добродушные, бородатые и, кажется, обожают рыбалку. Пели они исключительно об этом. А ещё о пиве, шести девушках одного ловеласа и... save money, be happy. Маленькие провинциальные городки, безработица и 1949.
— Социально. А что случилось в 1949?
— На дне Каспийского моря была обнаружена нефть.
— Канадцы об этом пели? — удивилась Дженни.
— Вряд ли, — задумчиво промычала Лис. — Но они так трогательно несли идею собственной идентичности, дома, культурного наследия... с таким неподдельным энтузиазмом... это завораживает. Рождает в голове сотни образов, мыслей, ощущений. Я давно потерялась в словах и утратила ощущение принадлежности к чему-либо.
— Ты грустишь?
— Немного. Как Лис без норы. Справа в тому, що в мене немає дому... В голове тесно, никак не удаётся избавиться от назойливых, настойчивых, неуёмных мыслей. Нормотипичные люди, действительно, умудряются уметь не думать, не размышлять в режиме двадцать четыре на семь, триста шестьдесят дней в году?..
— Понятия не имею, — рассмеялась Дженни. — Но я не думаю во сне. А спать я люблю! Это же сладкая маленькая смерть, сочная, как жирная риккота.
— Что верно, то верно, — Лис спрятала лицо в ладони. — Не быть мне мемуаристкой и писательницей... да-да, я эгоцентристка, зацикленная на себе, не способная пренебречь собственным опытом. Не могу... не умею раскручивать события с начала, только с конца! Обесцениваю и переосмысливаю взаимодействия, чувства и факты.
— Думаешь, это критично? В детстве я на первой же главе заглядывала в конец и перечитывала финал. Может, не так плохо рассказывать с текущего момента? В сущности, любой текст — причудливый калейдоскоп воспоминаний, перекроенных в произвольном порядке. Реальность рвётся, мы с тобой всякий раз оказываемся по разные стороны вымысла. Наши разговоры — разноцветные лоскутки... бери иглу, нитки покрепче, включи на фоне какой-то абсурдистский сериал и сшивай.
— Но какой в этом смысл? — Лис наморщила лоб. Выражение её лица как будто застыло между скучным и серьёзным. Такое выражение никому не идёт по непонятным причинам.
Внезапно настенные часы с кукушкой оглушительно закуковали.
— Мне пора, — произнесла Дженни.
— Уже?
— Мне ещё отчёты дописывать.
— Тогда до следующей субботы?
— Увидимся, Лис. Люблю.
Дженни ушла. Просто растворилась в воздухе. Лис допила остывшее какао, откусила ещё кусочек зачерствевшей булочки и тяжело вздохнула. Пора возвращаться. Зажмуриться, протянуть руку вперёд, нащупать занавеску, отодвинуть вправо и...
адреса: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=1050208
Рубрика: Лирика любви
дата надходження 25.10.2025
автор: Лиза Муромская