Пролог.
Невысокая рыбацкая хижина — крыша, покрытая соломой, стены с местами облупившейся белой мазью.
Сколько поколений ты в себя приняла? Сколько пяточек, сколько ног, сколько тростей по тебе шуршало?
Быть может, ты стояла прямо в проруби ока моря на берегу, всё ожидая улова — удачного, как никогда?
А, возможно, твои дочери и сыновья со временем стали покидать тебя —
не следуя вязью закатных огней, испещряющих до горизонта водную гладь,
а уезжая на бричках, ведомых волами, пегими клячами…
А позже и моторами внутреннего сгорания.
Сколько приливов и отливов прошло перед тобой.
Как много для тебя было потеряно.
Утро зажигает мою люльку…
О, неповоротливые, от непосильного труда, мясистые пальцы…
Они находят где-то кремень — и вот снова происходит волшебство,
в тот самый миг, когда я еще сплю,
а тело уже алчет расправить над очередным моим днём свой горделивый парус.
Я закуриваю. И тут же — неспешное, мягкое тепло дымчатого утра
пробуждает во мне запахи.
Я неоспоримо беден. Но у меня всегда хороший тютюн —
тот, от которого морщатся перекупщики и светские барышни.
Но, вероятно, лишь он ещё в силах меня разбудить.
Затем — цвета…
И вот я созерцаю немногую рухлядь моего скромного пристанища.
Серость…
И лишь пара родных фото на стенах да гриф драгоценной гитары,
что не до конца сложена в походную упряжь,
напоминают мне, кто я есть.
И солнечный зайчик, что тянется ко мне
из щели входного замка — всё ближе к лицу.
А затем — ощущения…
Я чувствую себя побитой собакой,
которую странник, смилостивившись, хочет взять с собою в шторм,
только чтобы от него и уберечь.
Нет во мне и единой точки, которая бы не болела.
И, вероятно, поэтому я замещаю своё померкнувшее тепло
жаром люльки, что воскрешает во мне жизнь.
— Э-ге-гей! — веду я мысленный монолог вслух,
уже окончательно распахнув глаза.
— И сегодня — в море! — бодрюсь как могу,
хотя руки всё ещё дрожат.
Я сажусь на свой настил, потягиваюсь…
Как вдруг:
— Ток-ток-ток! — неожиданный стук в дверь.
— Вой…
То есть… сейчас! —
Встать на ноги — никогда не было проблемой.
Тело, натренированное жить, выполнит любой приказ.
Но я поднялся резко… слишком резко.
Пошатнулся — и упал,
едва удержавшись на стуле у небольшого стола.
— Извините, уважаемый господин рыбак…
Откроете сами, или мне вам помочь? —
голос за дверью звенел сталью.
Сразу было ясно — шутить там никто не собирался.
— Хмм… сейчас! —
Я всё-таки дошёл до двери.
Зайчика видно не было — его явно заслонил собой пришелец.
— Клац-клац!
Я не без усилий приоткрыл дверь.
На пороге стоял видный, явно серчающий жандарм —
и, по виду, вовсе не из местных.
Городской, не иначе.
Наверное, провинился в чём-то, и его сослали сюда — в наказание.
Надеюсь, что временно.
Он был слегка тучен,
в униформе — до странности тёплой для раннего утра.
Раздобревший от презрения нос, узкие губы, не способные смеяться…
Он был не молод.
С явной проплешиной, которую прятал под каской.
С волосами того же серого цвета, что и моя хижина изнутри.
— Получите и распишитесь, —
протянул он мне депешу с игривыми закорючками на её тле.
— О чём?.. Простите… но я неграмотный.
И тут светило закона устроило сцену,
какую ни один театр мира не поставил бы.
— О, мой Бог! —
удивительно, как он ещё верил в Бога, этот истукан в шляпке…
Закатив глаза, он прижал письмо к очам и начал свой дребезжащий, шепелявый трезвон:
— Волеизъявлением суда нашего мирского, местной общины,
вам, господин рыбак, предъявляется в известность,
что ваша хижина подлежит сносу,
ибо не вписывается в гармоничный пейзаж нашего селения.
И таким образом обратитесь в банк по возмещению ссуды на вашу обитель.
Также, если вы готовы отказаться от своего права на эти земли —
сумма выплат будет… гармонично увеличена.
Судебный пристав — Лука К. С.
Сказать, что я был удивлён?
Пока страж порядка с упоением зачитывал мне приговор,
я не произнёс ни слова.
Напротив… лёгкая ухмылка коснулась моих уст.
— Получили! —
заявил слегка запыхавшийся жандарм.
— Поставьте крестик!
И снова протянул бумаги.
— Да, я получил.
Знаю — моего мнения никто и не ждёт.
Его не будет.
Как не нужны мне ваши деньги.
Как не будет и подписи.
И тут, видимо, случилось настоящее чудо на земле.
Хлынул праздник — по крайней мере, в лице синьора полицая.
Это подобие человека, без капли душевного, вдруг улыбнулось —
возможно, прикинув, как можно заграбастать мои денежки,
подделать подпись — и вот он, Рай на земле!
— Хорошо, господин рыбак…
Я так и конспектирую.
— Да. Прощайте.
Так мы и расстались… Мы — втроём.
Этот странник, удаляющийся по своей недалёкой дороге,
крутя пальцем у виска.
Я — знающий, что именно меня ждёт.
И знал всегда.
И солнечный зайчик,
возникший снова в замочной скважине моей хатки,
чтобы поцеловать мои черты, мои глаза…
в последний раз.
Текст
Какое же, до беса, это красивое море...
Такое предельно искристое в капельках рассветного бриза.
Игривые закоулки волны хлещут со всех сторон,
переплетаются крестовиной, — и вот уже снова, из раза в раз,
словно дыхание большого ребёнка, что притаился там,
где-то среди волокон белоснежного паруса,
который я ставил, вдохновлял, наполнял.
Будто бы всамделишным желанием — вдохнуть в него жизнь,
ту самую — безудержную, пылающую,
какой была всё моё существование и моя хижина.
А теперь… лишь крохотный дольмен рябит на горизонте,
и вместе с ним уходит пелена всех моих бессонных надежд.
Мой дом.
— Ничего, ничего... теперь мы свободны, —
шепчу я, покусывая черенок люльки,
упорно дымя над головой.
— Вот видишь! Мы оба обретаем Лету!
Ты — где-то там, под гусеницами бульдозеров,
а я буду грести, пока сам океан не примет меня.
Чайки кричали — но не могли вложить и толику того,
что у меня сверкало в глазах.
Прошло время... Я взял с собой немного.
Мне ничто особо не было нужно.
Я не брал сеть. Я не брал еду.
Лишь воду — и лишь на день.
Сухим нюхом морского волка я знал —
погода скоро кардинально изменится.
Она испортится. И это будет тот самый шторм,
о котором я мечтаю.
Я вспоминал…
Времена, когда в хижине я был не один.
Да облачка были барашками,
волны — языками качающими лодчонку,
а солнце слепило в зените.
Когда отец с братьями — уходили в море на рассвете.
Мать с сёстрами — пряли парус до заката.
Были дед и бабушка…
Он — кряжистый, как кит,
но вечный, будто сам Посейдон, —
рвался в море!
А она — удерживала,
одним лишь взглядом.
Сколько историй! Сколько мифов и легенд!
И как же так… я остался один?
Когда братья и сёстры предпочли
хижине город и его блеклое взморье ламповых огней.
Прошло ещё пару часов…
Я не брал компас, хоть всегда его брал.
Берега уже не было видно.
Я мог бы ориентироваться по звёздам — но мне не нужно было.
Борта лодки качались вверх и вниз.
Значит — мы близко.
Я не брал вёсел. Мне некуда плыть.
Я не брал фотографий.
Люди на них уже стёрлись.
Но живы — в моей памяти.
Знаешь, о чём я жалел?
Что вот-вот окажусь в самом сердце шторма.
Что это — мой последний день.
Что я больше не увижу солнечного зайчика.
Поэтому я смотрел, смотрел неотрывно прямо на солнце,
как могут смотреть только чистые из нас.
И каково — остаться верным мечте?
Не предать её.
Верить в невозможное.
Любой ценой.
Вот она — цена.
Меня окатило первой рокочущей волной.
Наступил закат.
Шторм почти пришёл.
Позволь мне сыграть тебе песню...
Пока пальцы держат гриф,
а гитара в руках — вся моя душа.
________________________________
**"Зажги мой светоч лённый...
в проклятии он порождён...
и нёс ли я шепот полуденный...
о, либо в полночь мой рок...
Снискай лишь славы на устах...
они тебя напрочь слагали...
являйся — ангел в пристанище,
скиталец на окраинах...
Закуй меня, кукушка, в сны —
нарочито ими полнится...
уверовав в тебя хоть раз —
покинул быт ристалища...
Лязгая в ножнах будто перо,
окропишь меня кровицей...
приснись идущему ко дну...
я — в море отторженный..."**
________________________________
Последний такт — последний куплет.
И вот уже зардевает закат
остатками колебания.
Шторм.
Гитару смыло в одно мгновение — в один неловкий, шелохнувшийся момент.
— Прощай и ты, любимая… Мы встретимся с тобой на дне.
Небо, сотканное из обрывков багровых огней,
вдруг стало неприступно клубящимся и тёмно-синим.
Завывания ветра усиливались,
а капли — будто тысячи — срывались в пляс,
гарцевали по борту, целовали меня в обветренные щеки.
Море больше не играло… совсем.
Оно отдавало должное своей страстной природе,
как стихия — повелительница всех натур и времён.
Волны били лодочку всё сильнее и сильнее,
с каждой минутой,
которая, казалось, вовсе не проходила —
а лишь хлестала мой шлюп,
где воды безмерного воинства
так и мечтали утащить меня за борт.
— Ещё нет! — бодро ответил я,
по-ребячески покосившись на парус.
Он едва держался, бедняга,
но ещё не трещал.
— Держись, судьба моя! Мы ещё не доплыли до океана!
Молния!
Ветвистая, небесная плётка —
хлынула к водам,
карать их…
а, может быть, и меня?
Гром.
Спустя долгие мгновения…
Я уже и не ждал его,
но он всё же грянул —
словно воля воскресшего Демиурга,
желающего наказать дерзкого смертного.
— Отлично! — жадно подмигнул я,
натягивая парус в чрезмерно вытянутое положение.
Где была вся моя смертная усталость?
Где была житейская немощь?
Я упивался тем, что грядёт!
Я знал — дойду до конца!
Трррссс! — и парусина начала трещать по швам.
Я отпустил канаты.
— И ты, мой последний приют надежды… ты… что же…
Всплеск! — я прыгнул за борт.
И в тот же миг лодочку накрыла волна,
превосходящая по высоте мою хижину.
Лёгкий треск — и больше ничего.
Кидало. Бросало.
Мелькали обломки вокруг.
Я пытался уцепиться…
не вышло.
Я пытался плыть.
Я утопал.
— Ну вот…
Настал мой момент, видимо.
Ты победило, несгибаемое море…
Гляди, ты вышибло из человека дух!
Я так и не обрёл своей цели,
хотя был так близок…
Ведь указывали звёзды.
И океан был недалёк.
— Прощай, мир. Спасибо…
________________________________
Эпилог
Судорожно, словно скрюченными пальцами,
я уцепился за бревно — мачту,
ту самую, что несла парус.
Обрывки ткани всё ещё трепетали на ней.
Рассвет.
Я должен был закурить… по привычке.
Но сейчас — не веря ни во что —
я просто открыл глаза.
Я лежал на белом песчаном пляже.
Вокруг, кроме чаек — ни души.
Рядом прибило ещё обломки —
видимо, моей лодочки.
Высились в двух шагах тропические пальмы.
Их след уходил вглубь острова —
не маленького, судя по всему.
— Почему?.. —
я и не заметил, как произнёс это вслух.
Как вдруг…
Из-за деревьев на меня взглянули чьи-то глаза.
Девушка. Туземка.
— Красивая, дикая, людоедствующая, —
невольно и горько рассмеялся я.
— Совсем не обязательно, —
молвила она.
...
Конец.
адреса: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=1039372
Рубрика: Лирика любви
дата надходження 09.05.2025
автор: Неисправимый Сказочник