Знаете, что такое тайный механизм исполнения желаний? А он между тем существует, я узнал о нем, однажды случайно его задействовав. Желание мое сбылось, правда, было оно совсем пустяковое, даже детское – потому что впервые возникло у меня еще в детстве, тогда не было удовлетворено, и так и осталось крохотной занозкой в памяти рядом со всеми прочими «бы». Работая над книгой о детстве, я все больше вспоминал, а еще больше придумывал все новые и новые подробности своего недолгого, но очень счастливого житья в селе Александровка, между Херсоном и Николаевом, на руинах эллинских колоний и пепелищах скифских стоянок. Наконец, я вспомнил и о том своем детском желании. В прадедовом доме была внешняя проводка, то есть провода шли снаружи стен и крепились к маленьким штуковинам, бесподобным по своему изяществу – а оно, как и тяжесть, прозрачный блеск, восхитительная гладкость, а главное полная недоступность штуковин возводило их в ранг мальчишеского сокровища, причем из самых ценных. В этом статусе штуковины и пребывали, пока расставание сначала с Александровкой, а потом и с детством не заставило меня о них позабыть на несколько десятков лет. Как это довольно часто случается, за это время старомодная или даже устаревшая проводка сделалась остромодной и принялась рекламироваться в сети как «ретро» и «винтаж». Так я и увидел эти штуковины, вспомнил о них, и они немедленно обрели в моих глазах свой былой статус мальчишеского сокровища. А для электриков и всех нормальных смертных это всего лишь фаянсовые изоляторы.
Возжелав завладеть этими изящными штучками с какой-то новой, буквально удесятеренной ностальгией силой, я и привел в действие тайный механизм исполнения желаний, еще даже не подозревая о его мощи. И в один прекрасный день земля вытолкнула мне под ноги мое сокровище. Изолятор сидел на могучем, чудовищно ржавом гвозде, которым когда-то крепился к стене хаты; я даже знаю, какой. Эта хата стояла в той самой Александровке, я прекрасно помню, где именно. Если идти по нашей улице к центру села, на втором от прадедовой хаты перекрестке, слева от дороги, за стеной пыльной крапивы, порослью акаций и низенькими вишнями и стояла та хата, ко временам моего детства уже совсем развалившаяся. Собственно, не стояла и не хата: так, груда битого кирпича, битой черепицы и битого стекла. Вот оттуда, я думаю, тайный механизм исполнения желаний извлек этот изолятор; он протащил его несколько сот километров под землей, отыскал меня в Киеве и, когда я прогуливался по горе над Флоровским монастырем, вытолкнул мне его под ноги как раз в тот момент, когда я присел, чтобы затянуть шнурок, так что не заметить сокровища я бы не смог.
Все-все-все о прадедовой проводке, его хате, лимане и моих детских мечтах пронеслось у меня перед глазами, как только я прикоснулся к изолятору. Как бы вопреки своему прямому назначению, он не предотвратил контакт, а создал его, вызвал настоящее замыкание моей ослабевшей памяти со временами моего детства. Впрочем, теперь это уже был не изолятор, и даже не сокровище, а настоящий артефакт – а назначение артефактов в том и состоит, чтобы связывать тут-теперь и там-тогда.
А еще у меня забрезжила первая, совсем слабая догадка, догадка-шутка о тайном механизме исполнения желаний. Как Иван Степанович Цвет из купринской «Звезды Соломона», еще не догадавшийся, какой властью он походя овладел, я испробовал пожелать не что-нибудь из ряда вон или такое, от чего была бы мне, близким или человечеству какая-то польза, а всего лишь еще один изолятор, только без гвоздя, который, как мне казалось, невозможно отделить от изолятора, не разрушив эту хрупкую вещицу. О, наивный глупец! – раз уж можно тебе возжелать изолятор с доставкой из-под земли, то почему же нельзя пожелать освобождение уже добытого от того самого гвоздя?
Недаром советуют загадывать желания с осторожностью: тайный механизм их исполнения не думает за неосмотрительных: он, как джин из лампы, только слушает и повинуется. И так я получил тем же способом, то есть буквально из-под земли, один за другим еще два изолятора, несколько крупнее самого первого, зато оба без гвоздей, причем один заметно новее второго. Он был просто-таки современный и потому какой-то совсем не сокровище. Не было на нем лаковой, как на дорогой шкатулке или табакерке, глазури, контуры его приобрели резкость, совсем не свойственную тем штучкам, о которых я мечтал в детстве, а шершавая поверхность с мельчайшими раковинками говорила не о старых добрых временах достатка, изобилия, ручной работы и волшебства, а о временах упадка и забвения.
Зато теперь я очень хорошо понял, с чем имею дело. Тайный механизм исполнения желаний из моей шуточной догадки превратился в твердую уверенность, и я приказал ему, как власть имеющий: «Доставь!» - даже не имея представления, как груба и беспощадна может быть покорная мне магия (или что это было такое). И в то же день мой верный джин погнал меня на прогулке по такому крутому и размытому дождями крутояру Ботсада, что полетел я вниз, окруженный комьями земли и клубами пыли и преследуемый лающей собакой, безуспешно пытаясь ухватиться за корни и ветви деревьев, совершая нелепые гигантские прыжки, и так я летел, пока не остановился, едва не расшибив себе лоб о столетнюю акацию. Через мгновение меня настигла вызванная мною грунтовая лавина, которая и принесла прямо к моим ногам заказанное: аккуратненький изолятор, старинный, облитый восхитительно гладкой прозрачной лаковой глазурью, безо всякого гвоздя или шурупа, именно такой, о котором я мечтал когда-то в детстве и который выпросил у тайного механизма исполнения желаний только теперь.
А рядом с ним обнаружился еще один артефакт, которого я не заказывал. Это была самая обыкновенная медицинская скляночка, в каких в аптеках продают, например, пенициллин в порошке, для инъекций. Откупорил, разбавил, набрал, уколол, выбросил. Да только эта склянка была совсем не такая, какие продаются в аптеках теперь или какую можно было купить десятки лет тому назад, в моем детстве. Те склянки тонкого, даже тончайшего стекла, чуть толще того, из какого делают елочные игрушки и чуть тоньше стекла дорогих бокалов. А эта была как бы миниатюрная копия советской молочной бутылки емкостью 1 л – только росточком миллиметров 45, не больше, но такого же толстого зеленоватого, слегка зернистого стекла. Эта скляночка говорила о совсем несовременном состоянии техники. Это был артефакт!
И тогда у меня в голове забрезжили сразу две догадки. Первая – прагматичная, постыдная, подлая, недопустимая мысль, даже мыслишка, из тех, которые убивают всякие чудеса; иначе говоря, меня посетило сомнение. Я усомнился в сверхъестественной силе тайного механизма исполнения желаний и даже в самом его существовании. А вторая была чем-то вроде наития, ответом на вопрос, который я себе никогда не ставил, но который, как выяснилось, всегда где-то там в моей голове таился. Стоя на дне крутояра, я заподозрил, что произошло с домиками и домишками, которые раньше обильно покрывали Паньковщину, на которой теперь стоит мой дом и несколько других многоэтажных домов. Их снесли, чтобы освободить место растущему городу, а груды битого кирпича, битой черепицы и битого стекла по обыкновению ссыпали в ближайший яр. Так засыпали Афанасьевский яр, на месте которого теперь пролегают такие фешенебельные улицы как Липинського и Гончара, так произошло и с той котловиной, часть которой занимает Ботанический сад Киевского университета. Летом этого года случались катастрофические ливни, которые сначала смыли весь сор и мусор, потом верхний слой грунта вместе с травой, а потом принялись вымывать из склонов и крутояров Ботсада осколки и, как иногда случается, артефакты, вроде моих изолятора и скляночки.
Не могу передать, какой горечью наполнило меня только что сделанное открытие. Оно, такое сухое, прагматичное, постыдное, подлое, недопустимое, убило волшебство, превратило тайный механизм исполнения желаний в миф, выдумку, даже глупость, вроде представления о громе как о грохоте колесницы, в которой Илья-пророк разъезжает по небу. А ведь у меня в руках была такая сила, такая власть, такая мощь – а я ее только что погубил. А что, если она действительно существует, но сомнение в ней, недостаток веры в нее лишает ее силы? Ничего я не успел пожелать, ни для себя, ни для близких, ни для всего человечества, ни полезного, ни прекрасного…
И я бежал – бежал туда, где я скрываюсь всякий раз, когда уж слишком мне докучают превратности здесь-сейчас. Я бежал в там-тогда и взялся за перевод одного из рассказов о тех далеких временах, когда никакие сомнения не могли поколебать мою наивную веру во всякие пустяки вроде сказок, волшебства или исполнения заветных желаний через поедание цветочков или подстерегание падающих звезд. Закончив перевод, я испытал прилив счастья, маленький и ласковый, как лиманская волна, крикнул собаку и отправился с ней гулять в Ботсад. Теперь туда мне было идти совсем безопасно – то давнее незаметное ощущение, с каким проходили летние дни в Александровке, надежно предохраняло меня от всех пустяковых невзгод тут-теперь. По крайней мере, до обеда сегодня я буду жить и чувствовать так, как несколько десятков лет назад или несколько дней назад, когда я повелевал тайным механизмом исполнения желаний…
- Вы это все всерьез? – прервала она меня впервые за все мое долгое и сбивчивое повествование.
Мы сидели на лавке в обширном дворе, каких много в центре Киева; все они давно забраны решетками, закрыты воротами, оплетены колючей проволокой и для посторонних недоступны. Жильцов, конечно, можно понять: рядом пересадочная станция метро, торговые центры, стадион и так далее, и уютный двор то и дело превращается в сплошной бедлам. Но сегодня этот двор, в котором даже сохранился давно неработающий фонтан с двумя пеликанами, был открыт, может, ворота сломались, а может, ждали какую-то доставку – и так я, она и две собаки оказались в этом дворе. Пока собаки изучали новую территорию, мы присели на лавку, и я внезапно рассказал ей эту историю.
- Всерьез? – повторила она.
- Абсолютно. Если бы я, скажем, пожелал извлечь оттуда, из прошлого, из Александровки, прадедову лодку или нашу хату…
Тут лавка, на которой мы сидели, дрогнула, а потом задрожала и земля, на которой стояли наши ноги.
- …этот тайный механизм притащил бы их сюда… - земля под нами задрожала так сильно, что с деревьев посыпались последние листочки…
- …правда, не знаю, в каком виде могли бы прибыть сюда такие крупные вещи… - земля под нами ходила ходуном, казалось, по ее поверхности сейчас поползут трещины, она вспучится и взбугрится, разойдется, и в киевский укромный двор с фонтаном, украшенным двумя пеликанами, полезут из-под земли – прадедова лодка-каюк, наша хата под шиферной крышей, роща акаций за сараем, скели, лиман и все, что к ним прилагается или, вернее, прилагалось тогда, когда все это было безраздельно и ненарадостно моим. Заметив в ее глазах испуг, я улыбнулся и сказал:
- Это метро, прямо под нами проходят две ветки, и по обеим только что прошли поезда.
А когда вслед за облегчением в ее лице мелькнуло разочарование, я сунул руку в карман и показал ей то, что сегодня утром земля вытолкнула мне под ноги, когда я гулял в Ботсаду. Огромный, чудовищно ржавый, израненный путешествием сквозь толщу земли гвоздь, намертво вросший в маленький, самый маленький в моей коллекции восхитительно изящный облитый прозрачной глазурью изолятор.
12.2020
адреса: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=897121
Рубрика: Лирика любви
дата надходження 04.12.2020
автор: Максим Тарасівський