Признаться ли, я с первой секунды знакомства с чудаком, назвавшимся в этот раз Сергеем Бёцием, знал, что он когда-нибудь напишет что-нибудь стоящее и высокооригинальное. Для меня большая честь сейчас давать комментарий на эту книгу. Как бы ни был доступен для восприятия философский текст, он всегда вызывает некоторые трудности у читателя, поэтому и нужен хороший комментатор.
Я начну свою работу с далека.
Хотя автор «Шизотипической исповеди» очень откровенен и до предела подробен в своей автобиографии, он, как мне кажется, забыл упомянуть о ряде существенных фактов о себе. В первую очередь хотелось бы сказать, что когда он начал обучение у нас на философии, он сразу же выделился из общей массы незаурядным умом и поистине мощной философской базой. И возрастная разница в три года тут совсем ни при чем. Бёций есть один из самых выдающихся самоучек в истории нашего университета, а может быть и самый выдающийся. Он отличался от нас также необычайной замкнутостью, отстраненностью, немногословием. Мы думали, что все дело в каком-то малопонятном для нас эгоизме, но как же мы ошибались! В глазах Сергея можно было в любое время увидеть три вещи – грусть, проницательность и безумие. В самом деле, мы назвали его помешанным задолго до того, как он сам в этом признался некоторым из нас, в том числе и мне. Он невероятно любит черный чай: никто и никогда не видел его без термоса с горячим чаем за спиной. Мне доподлинно известно, что каждый день он выпивает не менее десяти чашек. Может быть, именно поэтому голова его так хорошо работает. Он жутко дотошный и педантичный, любит точность во всем. Маргиналии его конспектов были исписаны математическими формулами, которые он сам открывал, ну или переоткрывал – за это одним из преподавателей он был прозван пифагорейцем. В словесном споре он был вежлив и сдержан, а главное непобедим, за что мы называли его софистом, Анахтом или Протагором. Он на самом деле, в жизни, очень скромен, есть в нем даже какой-то комплекс неполноценности; он считает себя плохим мыслителем, но лучшим из всех современных украинских, вернее он вообще отрицает существование других мыслителей на территории Украины. Никто не знает наверняка сколько языков знает наш философ, но судя по всему не меньше пяти или даже шести, из которых четыре – славянские (русский, украинский, белорусский и болгарский). В любом случае, от него всегда можно услышать фразу «Что же тут не ясно? Это с такого-то языка переводится так-то и тебе следовало бы это знать, коль уж ты связал свою жизнь с философией». Сергей повернут на математике, физике, лингвистике и, конечно же, философии, но обладает хорошими познаниями также в политологии, психологии (это помогает ему ездить зайцем в маршрутках), психиатрии и вообще в гуманитарных науках. Нельзя забывать и о том, что он, пусть и с некоторой долей равнодушия, разбирается в живописи и художественной литературе – ему не сложно по любому поводу процитировать стих из Гиты, Хайяма, Ли Бо и т.д. Он лояльно относится ко всем русским и западным философам, иными словами для «дружбы» с Бёцием философу не обязательно разделять его философские воззрения. Но более прочих он уважает Штирнера, Шопенгауэра, Секста Эмпирика, Беркли, Энгельса, Вышеславцева, Соловьева, Лангер, таинственных авторов упанишад и Сковороду. Когда-то он, наверное, любил и де Сада. Наш герой не выносит людности и никогда не смотрит в глаза, при этом он доброжелателен ко всем, кто не хочет причинить ему вреда, он всегда поможет, если его попросить об этом, всегда посоветует хорошую книгу. Под конец этого описания скажу, что он до болезненности самокритичен, но критика других его волнует относительно редко. С этим разобрались, идем дальше.
Первый курс обучения ассоциируется у нашего шизотипика с авторской концепцией дуализма. Что было раньше этого, мне наверняка не известно, однако, судя по всему, речь нужно вести о диалектическом материализме и махровом антимистицизме. Вернемся же к дуализму Бёция. На семинарах он на полном серьезе заявлял всем, что весь мир пропитан некой таинственной одухо-творяющей силой, без которой невозможно движение – главное, мирообразу-ющее качество. Это все на первый взгляд очень напоминает шеллингизм, гегельянство и шопенгауэризм. Действительно так (и все-таки не просто так любимыми религиями Бёция являлись даосизм и вишнуизм и не спроста он так часто цитирует «Афоризмы житейской мудрости»), но нужно оговориться, что все перечисленное относится к идеализму, а Бёций был дуалистом: у него материя и пропитывающий ее дух (ну или, как сам он говорил, «сила») равноценны, не сводимы друг к другу и не возможны друг без друга. С этой точки зрения он, если подумать, достаточно близок и к материализму. Остается неясным, наделена ли «сила» разумом хоть в каком-нибудь смысле; в то же время она наделяет разумом высокоорганизованную материю, которая организуется согласно законам, сообщенным ей «силой». Все это я хорошо помню, не смотря на то, что прошли долгие годы с тех пор, как я закончил обучение в ДНУ; все это, точнее отголоски всего этого можно найти на страницах данной книги.
Однако дуализм был как таковой преодолен Сергеем ко второму курсу – начался период его скептицизма. Вот о нем стоит говорить подробнее всего, ибо именно скептическую теорию (именно скептическую!) предлагает нам в своих сочинениях автор. Основой основ для Бёция является античный скептицизм и его методы. По мнению Бёция, они не утратили актуальности и силы до наших дней, а просто забыты, игнорируются. Также важны Давид Гъюм и Мальбранш (может быть, больше Беркли). Чувствуется в работах Сергея и знакомство с махистами (в особенности с Богдановым). Однако, не следует забывать о том, что Сергей Бёций во многом самобытный мыслитель. Именно его уму, например, принадлежит синтез скептицизма и современной физики. Бёций – агностик до мозга костей, ведь агностицизм есть ответвление и логическое завершение скептицизма. Да, да, наш философ большой незнайка.
Свою концепцию автор начинает весьма оригинальными онтологическими рассуждениями. Вспомним же их суть. Материя (и сюда же можно отнести антиматерию) или бесконечна, или ее только определенное количество. Но бесконечной она не может быть, ибо она не занимает все мыслимое пространство, потому-то она и способна двигаться. Она не может быть и конечной, так как у мельчайшей частички должно быть наполнение, в противном случае не было бы частички. Уход от материи в идеальное нас тоже не спасает, так как «воплотиться» идея не может, а сами идеи, как пытается доказать Бёций, попадают под те же апории, что и материя, то есть существуют в пространстве и времени. Не находя решения сложившихся проблем ни в одной из философских школ, автор решает отказаться от суждений о сущности всего окружающего нас мира или, что то же самое, признает его непознаваемым с чисто логической точки зрения, но пространство и время объективны, с точки зрения его физической логики. При этом всем, Бёций не отказывает себе в чисто эмпирических исканиях, по сему рассуждает о том, что же можно назвать Вселенной. В этих размышлениях даже наблюдается эволюция: в параграфе 11-м «Шизотипической исповеди» в состав Вселенной входит окружающая материю и антиматерию пустота, потому Вселенная становится шарообразной, ибо все идеальное стремится к форме шара, а вот в параграфе 80-м космическая пустота в состав Вселенной уже не входит, потому Вселенная приобретает облик облаков. Также он пытается выйти в своих размышлениях за пределы обыденной учености, за пределы самой Вселенной. Важно понять: автор не отказывается от исследований мира (как бы иначе он любил физику?), но лишь признает, констатирует, что до сущности его мы никогда не докопаемся. Сергей коротко в одном из параграфов также, на основе открытий современной физики, оговаривается о том, чем в принципе является человек и все его окружающее – густой тучей из мириадов одиноких частичек (§68). Сознание же человеческое (да и любое другое) он сводит к законам магнита. Как бы подытоживая всю свою онтологию, автор признает науку чисто описательной, вот какой глубинный смысл имеют слова «не сразу и не всем очевидная очевидность». Если наука есть нечто чисто описательное по своему характеру, значит научные гипотезы становятся в действительности гипотезами, то есть не доказанными предположениями. Это совсем не значит, что от гипотез следует вообще отказаться, но значит это лишь то, что им следует перестать давать звание истин.
В теснейшей связи с онтологией мыслителя находится учение о так называемой субъективности физической (а судя по содержанию одного из параграфов (§89), быть может, и формальной) логики. Основывается это учение на том, прежде всего, что объективный мир, если только он существует, и образ этого мира в разуме не есть одно и то же. Если это так, а если мы не солипсисты, это так, тогда образ мира подчинен, нашему разуму, нашим логическим законам – доказательство этому есть восприятие некоторых душевнобольных. (Если же мы все-таки солипсисты, тогда мир подчиняется нашим законам по определению.) Но что же дальше? Дальше идет признание существования множества физических логик: Аристотелевской, диалектической и т.д., каждый сколько-нибудь самобытный мыслитель, уделявший внимание онтологии, предложил свою собственную физическую логику, в большей или меньшей степени оригинальную. Если физических логик много, тогда мы должны воздержаться от суждений относительно природы законов мира. Например, мы никогда с достоверностью не будем знать, почему материя (или идея) движется – потому что иначе не может, или потому, что ее приводит в движение некая сила. Но все, о чем невозможно говорить, по мнению автора, следует обойти молчанием. Совершенно не важно, почему материя движется. Можно сказать, что учение о субъективности логики логически вытекает из тропов воздержания от суждений, но в отличии от них имеет более четкую аргументацию. Если логика, по крайней мере физическая, субъективна, значит закон достаточного основания упраздняется как таковой. Именно, самое правдоподобное суждение может по факту (т.е. когда речь заходит об объективном мире) оказаться ложным.
Бёций признает силу аргументов Канта и Шопенгауэра, касательно того, что мир воспринимается нами через анализаторы-посредники, также от себя он добавляет, что сигнал от реального объекта (А) к нашему разуму (В) проходит через целый рад фильтров. В «Карманной звезде» приводится хорошее описание: «На дне моего глаза двухмерная картинка трехмерного яблока, эта картинка превращается в импульсы, а они становятся образом в моей голове. Как после такого я могу слепо верить своим глазам?» Вот именно, Бёций не верит своим анализаторам, что они передают ему идеально точный образ объекта. Итого существует не только нетождественность между реальным миром и его образом у нас в головах, но и возможно есть серьезное различие между образом и действительностью, феноменом и ноуменом.
Особого рассмотрения требует еще вот что. Бёций утверждает, что началом всякой мысли является некоторый миф. То есть мысль сама по себе беспочвенна, летает в воздухе. К такому заключению мыслитель приходит после ряда размышлений, отголоски которых мы читаем во второй главе «Карманной звезды». Да, этому открытию посвящается целая глава в книге, пусть и карманной. Я не могу судить, насколько мифологизация мышления является открытием именно Бёция, так как в политологии тоже существует теория мифов, но я знаю наверняка: к этому он пришел самостоятельно. Выводом из этого открытия является то, что мысль величайшего из мудрецов и мысль последнего из глупцов с определенной точки зрения равноценны, а им в свою очередь равноценен бред помешанного. Мифы мышления являются в руках нашего мыслителя оружием против догматических, т.е. нескептических философов, ведь они дают понять любому, что россказни догматиков обо всем на свете суть просто их же выдумки. В личном разговоре много лет назад Сергей сказал мне, что в этической сфере (а эта сфера наиболее привлекает его) существует три мифа – миф о человеке, миф о человечестве и миф о богах – эти мифы отображают индивидуализм, коллективизм и фанатизм соответственно. Что ж, это очень интересно, как по мне. Конкретно этой этической теме посвящен параграф 85-й «Шизотипической исповеди».
Автора данной книги одолевает какая-то совершенно непонятная для меня нелюбовь к одному из величайших мыслителей русского зарубежья, одному из основателей интуитивизма, переводчику Канта на русский язык, Николаю Онуфриевичу Лосскому. Эта нелюбовь порою обращается даже в откровенные насмешки. Попытке опровержения субстанциальных деятелей, или монад Лосского посвящено целое эссе. Попытка оканчивается подчинением субстанциальных деятелей апориям направленным ранее против материи и идей, они, эти деятели, становятся непонятными для разума, следовательно, судить о них, об их природе становится невозможно. Но также можно считаться с аргументами, направленными против существования их вообще – они не менее убедительны, чем существование монад, по-моему.
Теперь самое время поговорить о человеческих чувствах. Важнейшим из чувств, по Бёцию, является любовь; это есть так, потому что в основе ее более всего прочего лежит жизнь – верховнейшая ценность в глазах мыслителя. Бёций пишет, что мир, очевидно, является иерархичным, пирамидоподобным и каждый из кирпичиков этой пирамиды в свою очередь тоже пирамида. В пирамиде животного мира нашей планеты шесть ступеней, каждая из которых выражает развитость способности любить: 1) примитивные организмы, размножающиеся самостоятельно (без партнера), 2) гермафродиты, 3) примитивные животные-одиночки (да и вообще все нетеплокровные, за исключением пчел, муравьев и т.п.), 4) теплокровные животные-одиночки, 5) общительные теплокровные животные и 6) человек. Первые лишены даже инстинкта продолжения рода, но в них выражается закон жизни, вторые уже наделены упомянутым инстинктом, у третьих отмечаются признаки социальности, четвертые наделены еще и родительским инстинктом, пятые испытывают любовь также к себе подобным и человеку (следует сказать, что некоторые особенно разумные теплокровные одиночки тоже могут испытывать любовь к человеку), а человек в свою очередь способен любить даже абстракции. На человеке чувство любви достигает некоторого пика, приобретает наибольшую широту, так сказать, но Бёций, явно под влиянием Владимира Соловьева, говорит, что любовь человеческая способна развиваться (при этом человек не перестает телесно быть человеком) и переходить на более высокие ступени, становиться «по-юркевичевски христианской, душевной». Любовь человеческая, как сказал мне однажды сам Сергей, так или иначе лежит в основе морали и играет обществообразующую роль, а все та же жизнь через нее является истинным двигателем прогресса.
Уже было сказано выше, что жизнь в комментируемой мною философии является верховнейшей ценностью. Почему? Потому что при всем своем скептицизме Бёций никак не может найти доводов против своей жизни. Тут умышленно говорится о жизни, а не о существовании. Если моя жизнь – это то, что мне самому никак нельзя отрицать, значит, я сделаю из нее себе опору – тут туманные параллели со Штирнером, который очевидным считал только собственное Я (он не идет точно за апостолом эгоизма в этом вопросе, так как хорошо знаком с философией Гъюма). В целом, этическую философию Сережи следует назвать этикой жизни. По его мнению жизнь лежит в основе любви, а любовь в основе морали – это уже было сказано мною, – а мораль – в основе закона. Но иногда жизнь в законе начинает отрицаться (смертная казнь, кровная месть и т.д.), это происходит, когда человек утрачивает свою путеводную звезду. Утрата этой звезды расценивается мыслителем как величайшая трагедия. Путь преодоления трагедии лежит через просвещение. Вот тут сказывается уже влияние Дешана и его «Истинной системы». Мне в самом деле не понятно, где мой товарищ откапывает всех этих философов и когда он успевает их читать. Он всегда был умнейшим из нас, но такой разрыв между нами просто феноменален. Ходят слухи, что он работает в библиотеке. А еще эта метафизическая интоксикация. Что ж, это все объясняет. Необходимо сказать следующее: разрабатывая свою этику на основе жизни и походящей от нее любви, философ идет на сделку с самим собой, так как ему известна гильотина, или принцип Гъюма.
Не обходит своим вниманием философ и вопрос возникновения государства. Он признает значимость классовой и насильственной теорий, но от себя добавляет, что на становление государства также влияет процесс перехода моральной нормы в писаный закон, иными словами государство и закон тождественны. Закон в сравнении с нравственностью носит отрицательный характер, он экзогенный, его выразителями были Моше (Моисей), Ешу (Иисус), Кришна, тогда как нравственность эндогенна и каждый открывает ее в себе сам, у нее нет еще конкретных легендарных выразителей и вряд ли появятся в будущем. Такие взгляды делают Бёция лояльным к анархистам, но не слишком; он по природе своей очень аскетичен и аполитичен.
Особое место в нравственной философии у него занимает вопрос свободы воли, ей посвящено несколько параграфов «Шизотипической исповеди» и глава «Карманной звезды». Опираясь на нескольких более известных философов, он заявляет, что свобода воли все-таки есть, но только он придает такое огромное значение факту осознания своей свободы каждым отдельным человеком. По его словам, он еще не встречал того, кто бы на полном серьезе назвал себя зависимым. Он также считает, что человеческое поведение делают более предсказуемыми инстинкты, желания, мотивы и т.д., но человек в любую секунду может сказать им «нет». Следовательно личность ограничена только своим телом. Это отличает ее, кстати, от бога, который якобы не ограничен ничем. Одним из интересных аргументов Бёция является «Облако атомов (разумеется, атомы здесь демокритовские, а не настоящие)». Приведу его суть. У нас есть облако атомов летящих во все стороны. Как нам предсказать, в какую сторону полетит каждый конкретный атом после начала движения? Как знать, слипнутся ли или разлетятся столкнувшиеся атомы? Из этого мыслитель выводит свою принципиальную неопределенность развития событий. Если ни один человек не может предсказать движение атомов, значит скорее всего детерминизм есть выдумка кабинетных философов. Этот аргумент чисто психологический, т.е. нацеленный на то, чтобы показать оппонентам, что сами они не способны предсказывать будущее, следовательно, у них нет оснований говорить о детерминизме. Относительно же реальности аргумент далеко не убедительный, но этого и не требуется от него. Если существует свобода воли, то вполне логично, что существует и ответственность за поступки и принятые решения, философия права имеет место быть.
И напоследок следует сказать несколько слов о боге. Сам Бёций махровый атеист, он атеистический агностик, умело пользующийся законом достаточного основания и воздержанием от суждений в своих целях, но в то же время он позволяет себе говорить «Может быть». Так вот, если бог есть, то он всемогущ, иначе это не бог, а просто могущественное существо. Всемогущество бога распространяется, важно сказать, на законы логики. Бог стоит выше своего творения и его законов. По словам мыслителя, бог шизофреник и шизофреники на шаг ближе к богу чем все остальные – это, конечно же, шутка, но со смыслом. О том, разумен ли бог, нельзя сказать наверняка, так как его непосредственно мы не созерцаем, мы имеем дело только с его творением, которое вполне себе может быть разумно организовано и лишь в силу случайности (теперь очевидно, по-моему, что бог Бёция и уже упомянутая ранее «сила» являются родственниками). Ни одного из известных человечеству богов Сергей не признает, хотя по понятным причинам несколько симпатизирует дао. Бог по необходимости должен прибывать в процессе постоянного творения, ибо он вечен, а не бесконечно живет – влияние поздних схоластиков налицо. Если бы бог не пребывал в состоянии вечного творения мира, то возникла бы контрольная точка, разделившая его жизнь на до и после и о вечности уже не пришлось бы говорить, даже если бы эта точка стояла между двумя бесконечностями.
На этой благой ноте завершается мой комментарий к философии моего товарища и однокурсника, Сергея В. Бёция, ведь, кажется, я не упустил ни единого из важнейших моментов. Добавлю лишь, что творчество этого философа действительно заслуживает внимания и явно готовятся нам в будущем большие сюрпризы.
Б. Ж.
29.11.19
адреса: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=856817
Рубрика: Лирика
дата надходження 04.12.2019
автор: