1
«Девятый» (или « девятка») был едва ли не единственным троллейбусным маршрутом моего херсонского детства. Потому что другого не было в нашем окраинном микрорайоне, да и не очень нужно было: «девятка» вывозила весь Шуменский туда, где ходили другие маршруты. Но можно только догадываться, как выглядел «девятый», отваливая от конечной в часы пик: не толпа сверх всякой меры наполняла его, нет, нет и еще раз нет!
«Маршруток» на советских дорогах не водилось совсем; общественный транспорт, как и многое другое, был в дефиците. Зато на работу в будни и на дачу по выходным, по утрам «туда» и «обратно» по вечерам ехал весь город, и ехал весь в одном троллейбусе – вот какое впечатление производила наша «девятка». В натужно гудящем «девятом» на любой из его конечных остановок, будь то площадь Цюрупы или Речпорт, пассажиры превращались в единый организм, в гекатонхейра – пятидесятиголового сторукого великана, или даже в двух гекатонхейров, влезших в один салон. Втиснуться в «девятку» или выбраться из нее на промежуточных станциях – никак; только на конечных или на такой узловой остановке как Площадь Свободы, в центре, у македонской фаланги обкома, застывшей за коренастым Ильичом, чугуневшим в перекрестье аллеек, обсаженных розовыми кустами.
Плата за проезд была символической, 4 копейки; оплачивался проезд и в те времена так же, как и сегодня, - покупали талончики у водителя или в киосках, компостировали. Кондукторов не было; зато были контролеры, и вот те уже собирали настоящие деньги – кажется, целый рубль. Этих контролеров я впервые повстречал в почти уже незапамятном детстве, но запомнил и возненавидел немедленно, однако вовсе не потому, что бесплатный проезд казался мне доблестью или 4 копейки – огромными деньгами. Как раз наоборот: превращаясь в такую часть тела гекатонхейра, которая на маршруте не могла дотянуться до компостера, я разрывал билетик уже на остановке, а клочки опускал в урну (в таких мелочах так упоительно быть кристально честным). Правда, если бы меня поймал контролер, он бы наплевал на мою жалкую честность, потому что талончик нужно компостировать в салоне, а все манипуляции с ним на остановке, вплоть до сжигания и развеивания пепла, значения не имеют и являются частным делом пассажира. Однако далеко не все так заботились оплатой поезда – ведь в салоне возможности оплатить попросту не было, а на остановке – ну кто помнит о 4 копейках, покинув троллейбус?
Контролеры охотились на «зайцев» с учетом обстоятельств – то есть они караулили «девятку» на конечной и там хватали безбилетных пассажиров. Обычно засада устраивалась в Речпорту, потому что там милиция рядом, и строптивцев можно было моментально приструнить; кроме того, в Речпорт народу ездила тьма, и счет гекатонхейрам, извергаемым троллейбусами и автобусами, шел на десятки. И вот однажды контролеры схватили мою маму.
Не знаю человека, который в маме видит что-либо, кроме хорошего. Но моя мама – лучшая из всех; они, мамы, в принципе все такие – каждому человеку достается самая лучшая мама на свете. И вот эти здоровенные грубые дядьки «при исполнении» выдернули мою лучшую на свете маму из троллейбуса и потащили в милицию. Они были трижды неправы: проезд мы оплатили, только талончики все были в руках у бабушки; маму в милицию они потянули без всякой попытки что-либо выяснить, как если бы сразу решили для себя ее оштрафовать, а ведь у мамы в троллейбусе остался малолетний я, затертый где-то между ногами гекатонхейра; они действовали хамски грубо, обращаясь с пассажирами – и с моей мамой!!! – как со скотиной, предназначенной на убой по болезни. И весь этот ужас происходил на моих глазах: какие-то мосластые и горластые мужики схватили и куда-то за руки утащили мою маму.
Забыл сказать: когда мама была такой же, как тот я, что в ужасе плющил лицо о троллейбусное окно, бил его ладошками и вопил во все горло, - вот тогда с ней нечто случилось. Как-то жарким днем мама уснула под деревом; а в наших южных степных краях на деревьях часто обнаруживается то же, что и в какой-нибудь дикой Африке. Вот и на том дереве была змея – то ли охотилась, то ли укрылась там от солнца и раскаленной земли; и эта змея свалилась маме на голову. После этого мама начала сильно заикаться; когда она волновалась, говорить ей было ну очень непросто. Сейчас-то этого почти уже нет, а вот тогда, когда ее схватили контролеры, это было еще очень заметно. Впрочем, они не выглядели как люди, которые хотят что-то выяснять, тттттем ббббболее у ззззззаики; а выглядели они… – в общем, мои впечатления, наверное, были сопоставимы с мамиными, когда на нее свалилась змея. Каково было ей, могу только догадываться; когда мама вернулась из милиции, она долго плакала, а неодолимые спазмы так стискивали ее горло и челюсти, что у поголубевших, искомканных страданием губ еще долго не получалось ничего похожего на речь…
Если бы я мог, я бы, наверное, убил тех контролеров.
2
Утренний киевский троллейбус; движется он от центра на окраину, поэтому в нем пусто. На последнем ряду сидений – пестрая группка смуглых женщин. Они похожи одна на другую, как троллейбусные талончики, только одному талончику лет сорок пять, а другие много новее; женщины ведут оживленный разговор на своем гортанном языке.
На одной из остановок в троллейбус входит молодой аккуратный человек, свежим приятным голосом объявляет проверку билетов и показывает пассажирам сверкающее удостоверение. У смуглянок билеты есть, целая пачка, только они их не закомпостировали (компостер, кстати, висит прямо у виска старшего «талончика»). Начинается торг. Мы не понимаем. Мы не умеем читать. Нам нет шестнадцати. У нас нет денег. Мы только что сели. Мы не знали. Ладно, пиши протокол, дарагой, мы в течение 15 дней заплатим, ага, дарагой, пиши, раз грамотный…
Когда выясняется, что протокол пишет не контролер, а патрульная милиция, смуглянки бросают свой то жалобный, то снисходительный тон. Контролер, не повышая голоса и не хватая «зайцев» за уши или лапы, продолжая говорить в той мягкой и непререкаемо убедительной манере, с которой представители ядерных держав на публику говорят с какими-нибудь никому не известными островками, все-таки «дожал» безбилетчиц. Вынуты деньги, маски сняты – брюнетки швыряют в контролера деньги, сдачу и корешки квитанций, костерят его на русском, украинском и своем, выкрикивают что-то про «шмонать» и «заработал себе». Контролер, закончив оформление штрафа, уходит по салону, не ввязываясь в скандал. Он при исполнении.
П.С.
Между этими двумя эпизодами – почти сорок лет. Между этими двумя контролерами – пропасть. «Покращення» налицо, но, как видите, оно потребовало времени. Нет, обучить, натренировать и запустить на линию такого корректного контролера – пустяк, сорока лет не потребуется. Но для того, чтобы это произошло, чтобы нужные головы поняли, что делать надо вот так и вообще давно пора все это сделать, - для этого должно поменяться отношение (attitude) – к человеку, пассажиру, гражданину, к своей работе, к жизни в целом. Вот именно эта эволюция требует времени. И тогда происходит «покращення».
Даже текст этот – и то, мне кажется, улучшился; кропал я все это часа полтора, но полная картина проявилась только по истечению четырех десятилетий. А тогда, давным-давно, текстик бы этот появился только первой своей частью, был бы он движим горькой детской обидой «за маму», свелся бы к маленькой картинке из советской жизни, получилась бы зарисовка без всякого тебе вывода или с фельетонным выводом, украденным из Ильфа, про то, что пассажир – тоже человек, а не скотина.
Это очевидное «покращення» как-то заставило меня проникнуться всеми остальными достижениями: новый подвижной состав, электронные табло на остановках, информация онлайн и так далее; признаться, я даже написал коротенькую благодарность в «Киевпастранс». А мега-корректный молодой человек с «корочкой», не запачкав манжет укротивший четырех горластых гадалок, так и вовсе – примирил меня с лихим контролерским племенем.
Но вот те, из детства, схватившие маму… Если бы я мог, я бы, наверное, убил тех контролеров.
2017
адреса: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=752816
Рубрика: Лирика любви
дата надходження 29.09.2017
автор: Максим Тарасівський