Учителя в моей школе подобрались примечательным образом: они все очень хорошо соответствовали своим предметам, можно сказать, достойно их олицетворяли. Наверное, так и должно быть: можно, но не хочется представлять себе косорукого трудовика, болезненного физрука, забывчивого историка или неначитанного учителя литературы.
Историк помнил совершенно все, что случилось с человечеством, но при этом он не был склонен ни к каким поспешным выводам или оценкам, - даже если речь заходила о Древнем Египте. «История нас рассудит», - говорил он по любому поводу. Мы настойчиво продолжали наши эксперименты, пытаясь добиться от историка определенной оценки какого-либо исторического события или хотя бы составить себе представление о его взглядах. Выдал он себя неожиданным образом: мы случайно узнали, что его любимого кота звали Аугусто Хосе Рамон – в честь Пиночета.
Учителя алгебры и геометрии, напротив, требовали определенности, точности и аккуратности во всем, и то и дело попрекали нас «отсутствием культуры умственного труда».
Трудовик в мастерской строил картинги, небольшие самолеты и стратосферные ракеты; думаю, только удаленность крупного водоема предотвратила постройку корабля или подводной лодки.
Учительница русского языка и литературы организовала в школе театр, который даже немного гастролировал. Учительница украинской литературы так пела романсы на стихи Ивана Франко, что даже школьные хулиганы рыдали, повиснув на деревьях во дворе школы.
Ботаник с биологом на школьном опытном участке выполнили Продовольственную программу СССР, а заодно догнали и перегнали Америку. Географы соорудили настоящую метеорологическую площадку и копию Этны почти натуральной величины. Эту величину я по-настоящему оценил, когда во время летних каникул мне поручили раскрашивать Этну «согласно климатическим зонам и горным породам».
Учитель физкультуры развил потрясающую мускулатуру. Если бы он баллотировался в губернаторы Калифорнии или поехал на кастинг в Голливуд, Арнольду Шварценеггеру пришлось бы свернуть свою политическую карьеру, отказаться от дальнейших съемок в кино и вернуться на родину, в австрийскую деревушку Таль-Грац. Но Шварценеггеру повезло: наш физрук брезговал политикой и не интересовался кинематографом… Интересно, знает ли Шварценеггер, кому он всем обязан?!
Физичка с помощью генератора ван де Граафа вызывала пугающего размера молнии и, кажется, строила небольшой ядерный реактор в подсобке - «для опытов», и только уход на пенсию помешал ей закончить этот интересный проект. Учительница химии сопровождала все уроки спецэффектами: чудесными превращениями веществ, направленными взрывами и контролируемыми пожарами.
Военрук в своем подвале был всегда готов к длительной обороне и даже к небольшой победоносной агрессии. Он настолько пропитался армейским духом, что цивильная одежда на нем просто не приживалась – в штатском мы видели его лишь однажды и недолго. Он пришел в школу в довольно красивом сером клетчатом костюме. Уже через час правая штанина военрука окрасилась в зеленый цвет. Злые языки утверждали, что нетрезвый военрук облился краской, приготовленной для первомайского субботника. Я был уверен, что это сквозь серую «клетку» пробивается единственный приемлемый для военрука цвет – защитный.
А вот с «англичанкой» все вышло не так – она олицетворяла собой странности. Это не только мое впечатление: друзья и знакомые говорили мне, что их школьные «англичанки» тоже отличались разными чудачествами. Но я не стану рассказывать о чужих «англичанках» и расскажу лишь о своих.
Итак, моя первая «англичанка». Именно она заронила в мою голову мысль о странности «англичанок» вообще. Всякое явление «нашей» реальности ее ранило и повергало в траур – она явно не могла вынести конфликта между «столом», за которым приходилось сидеть ей, «англичанке», и table, за которым могла бы сидеть англичанка без кавычек. А вокруг нее такие конфликты громоздились один на другой, до самого неба, которое тоже как-то не было похоже ни на sky, ни на heaven. Своими большими, густо подведенными черным глазами, она смотрела на мир и на нас, школьников, с таким трагизмом, какого мы не добились за 10 лет ни от одного другого учителя. Теперь я вспоминаю свою первую «англичанку» и буквально слышу, как ее возмущенные мысли называют вещам, людям и явлениям английские пароли: table – children – lesson, а те тупо и злорадно дают «наш» отзыв – и всегда невпопад: стол – дети – урок.
Она красила волосы в серебристый цвет, и оттого выражение скорби на ее лице только усиливалось: казалось, что ее голова всегда посыпана свежим пеплом. Стоило допустить ошибку, что-то не понять или чего-то не успеть, и ее оценка неизменно выражалась краткой формулой «вы мне наплевали в душу» и очень долгим трагическим взглядом, который изливал на виновного могильную скорбь. Потом, минуты через две, взгляд нащупывал кого-то еще, повторялся краткий некролог – «вы мне наплевали в душу» - и снова долгий взгляд, казалось, уже откуда-то вовсе из-за гроба, куда тупой ученик ее только что отправил.
Ее ничто не радовало; ведь даже если ученик чудом или старанием угадывал заветное table, то стол, за которым сидела «англичанка», все равно оставался столом, ничего английского в нем не появлялось, и потому само слово table – благородное, звучное слово - казалось изощренной, издевательской ложью.
Ее не смешили даже смешные промахи учеников. Как-то я пытался - по ее же заданию - описать своего отца, и мне даже казалось, что это описание дается мне без труда и не без изящества. По крайней мере, мои слова звучали для меня самого очень по-английски – а тогда я любые свои конструкции на английском языке оценивал с точки зрения звучания – прежде всего, после всего и, пожалуй, вместо всего. И вот я добрался до папиных глаз и сообщил «англичанке», что My Dad has big blue ears. Дальше продолжать было невозможно: на меня глядела тоска всех англичан, когда-либо оторванных от родного Альбиона и сгинувших на неприветливой чужбине среди неграмотных вандалов. Я замолчал. «Англичанка» тоже помолчала, а потом тихо произнесла: «У моего отца большие голубые уши». Класс хохотал, я смеялся, и только «англичанка» сохраняла свою горестную безмятежность, а ее голова была густо осыпана пеплом сгоревших надежд и обещаний. Нет, она не видела ничего смешного в том, что ей приходилось жить среди людей с большими голубыми ушами, дети которых совершают столь чудовищные ошибки, да еще и находят в этом повод для своего дикарского веселья.
Мне кажется, так же неуютно, как и среди нас, «англичанке» было и в учительской, и на улице, и дома, и везде, где всякую дрянь то и дело называли прекрасным словом table, а её - «англичанкой».
Потом мое знакомство с «англичанками» на несколько лет прервалось. В нашей школе учредили два специализированных класса, и мой 7-А стал 7-Г – гуманитарным, с сильным креном в сторону истории и литературы. При этом 7-Б стал 7-Ж – физико-математическим, так что подбор буквенных кодов для спец-классов давал много почвы для размышлений и психоанализа. По странной прихоти школьной администрации гуманитариям не полагалось английского языка. И следующую свою «англичанку» я встретил только через несколько лет, уже в университете, а язык пришлось осваивать самому.
Университетской «англичанке» скорбь была неведома, и трагедии в ее жизни места не было. Правда, не было там места и преподаванию. Выяснив на первой же «паре» наш уровень владения английским языком, «англичанка» все последующие занятия посвящала исключительно беседам – о литературе, кино, животных, путешествиях, латинских корнях во французском языке и тому подобных увлекательных предметах. Беседы эти велись только по-русски и только с теми, кто на первом занятии проявил хороший уровень английского. Думаю, для этой «англичанки» язык был опознавательным знаком: если ты в «столе» не видел table, говорить с тобой было вообще не о чем. Если такой студент все же вступал в разговор, она очень удивлялась, как будто к ней обратился тот самый table, вернее, стол, за которым он сидел. Простилась она с нами по-английски: её укусил кот, да так, что мы больше нашу «англичанку» ни разу не видели. Отомстила ей, в общем, наша действительность, отомстила за пренебрежение…
Вскоре я свел знакомство с целой сотней «англичанок» - с первым курсом факультета романо-германской филологии, РГФ. Впрочем, «англичанками» их назвать было нельзя: странной казалась лишь впечатляющая неосведомленность некоторых из них в вопросах филологии, как романской, так и германской. Наверное, все странности «англичанок» начинают проявляться только тогда, когда они помещают в своих головах английскую языковую реальность, получают соответствующий диплом и начинают свой Сизифов труд по конвертации стола в table… Да, кстати, многим из того выпуска «англичанок» не пришлось заниматься такой конвертацией: тогда в банках остро требовались люди со знанием английского языка для конвертации совсем иных ценностей, и только «англичанки» владели таким знанием. Но это ведь тоже странность, что специалистами и руководителями банков трудились «англичанки», реже – «англичане»?
А еще через некоторое время я освоил английский язык в такой степени, что смог, наконец, сделать открытие о странностях «англичанок». Эти странности объяснялись исключительно странностью моих представлений об английском языке, которого я попросту не знал и знать не хотел. Но как только «стол» прочно сросся в моей голове с table, все странности сами собой исчезли либо разъяснились. Пораженный этим открытием и угрызаемый тем, что столько лет хранил свое невежественное предубеждение, я немедленно женился на студентке факультета РГФ, разумеется, на будущей «англичанке». Надеюсь, этим я всё искупил и заслужил прощение всех моих «англичанок».
Дорогие мои «англичанки», вы – не странные, совершенно ответственно и совершенно серьезно об этом заявляю.
…«Немки» - вот те странные!
2013 г.
адреса: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=504079
Рубрика: Лирика
дата надходження 09.06.2014
автор: Максим Тарасівський