Курьер (белый мужчина, лет сорока пяти, около года был безработным, ныне работает от безысходности и необходимости погасить долг по алиментам; есть дочь, Сара, четырех с половиной лет) приносит конверт четыре на восемь дюймов. Внутри - твои имена. Имена твоих я (правильно ли сказать "имена твоих ты"?)
Усмехаешься в воспоминаниях, мол, значит, он пуст? Правильно ли сказать, по человечески ли: полон моей пустоты?
Вес не могу понять точно; что-то сбоит внутри, что-то сбивается с ровного ритма (как от твоих касаний былых). Вес в промежутке от двух с половиной до почти двадцати двух и пяти. Слишком большая погрешность в расчетах, ты не находишь?
Вот и я не могунайти.
Оставляю на чай восемь долларов сорок четыре цента (сентиментальность? Ты, помнится, умер всего за минуту до без пятнадцати девять. Чертова не привыкшая к точности/ровности почти человечность) - так социально принято и так правильно; интересно, станут ли после меня считать пособником его неминуемой смерти? Эти деньги он спустит на сигареты, а ему непременно пора бросать не позднее, чем через четыре месяца.
В противном случае в пять у Сары не будет отца. Останутся только плита на кладбище,
одиночество,
память,
страх.
Он уходит, и мы остаемся вдвоем: ты и я; не умеющий чувствовать и неосязаемый. Я вскрываю конверт. На часах без семнадцати двадцать один. Сорок восемь секунд я дышу за двоих, а потом как-то буднично, вскользь, точно так же, как ты,
исчезаю из мира почти живых
и стираю себя из памяти.
