черное море уходит в залив.
я вспоминаю покинутый город.
местная чернь, по бутылке разбив,
предвосхищает этиловый голод.
сколько оставлено было тогда -
в миг обезумевшей странной свободы,
в миг, где не только твои города,
но и миры, что творились под сводом,
были началом грядущих чудес
для новоявленных глупых поэтов,
где все чужое - и с болью, и без -
виделось только градацией света.
странная жизнь, безутешный расклад -
но, обогнув полпланеты, на диво
мне ни один предоставленный ад
не показался достойным мотива
реквиема по моей голове,
закланной на светозарной иконе.
льется сквозь окна декабрьский свет
и понаехали черные кони.
колокола зазвонили в тиши,
ходят, как мертвые судьи, монахи
и все шипят мне: ты только пиши -
то, что предъявлено будет на плахе.
хочешь-не хочешь, а все решено,
вот оно, вот оно, глупое счастье -
неба предгибельного решето
кровью луны разливает причастье
для выжидающего воронья,
вьющегося над кладбищенским садом.
вот этот миг, где, оставленный, я
даже пославшему больше не надо.
