Ветерок пробежал, перебрав словно чётки, усы
незнакомца с глазами ищейки;
бельевая верёвка качнулась и чьи-то трусы
соскочили покорно с прищепки.
Жучка нюхает мир; фыркнув, Мурзик рванул в палисад;
голубка оттесняют голубки:
кто-то их обманул, кто-то ночью для них разбросал
по земле шелуху и скорлупки.
Пьяный дворник Ефим отгоняет кустами бровей
комаров на скамейке понуро,
но взглянул Дионис с недоверьем на данный трофей,
присмотрелся и сплюнул: «халтура!»
Посредине двора сели бабки играть в домино,
над платками их вечность открыта,
и они не забыты, за ними следят все равно:
ощущается взгляд следопыта.
Кто-то взял на себя тяжкий труд присмотреть за людьми.
Прекратиться ль когда-нибудь слежка?
Если ангел-хранитель вблизи, то тогда, чёрт возьми,
скрыта в этой заботе – насмешка.
Как давно во дворе на гитаре никто не играл…
Пусть же вынырнет память из Леты –
там и дворник другой, и дымит отставной генерал
на балконе и слышит куплеты.
Там-то, дети ещё, мы покои родного двора
поверяли то вскрикам, то всхлипам…
Раз не полностью вся выбивается пыль из ковра,
знать не каждый из памяти выпал.
В чем-то, может быть, прав, никому неугодный, Ефим,
хорошо быть не вяжущим лыка:
агентуре небесной ты будешь не нужен таким,
избежишь персонального ига.
Повзрослев, мы ушли от себя, от игры во дворе,
от заботы родительской к черту,
или – нет? или яро на сильно побитом ковре
пустота выбивала чечётку?
