Целый мир января
состоял из бесплатного жемчуга,
что ломился вчера,
что стремился по-варварски в зал:
тот являлся на свет
в темноте уходящего вечера,
кто о собственном «я»
ничего абсолютно не знал.
Любопытной зиме и вздыхалось,
и пелось, и охалось,
и хотелось вовнутрь
всей собою проникнуть извне,
как бродяжке седой –
чтоб младенчество, детство и молодость
имярека сего провести
по родной белизне.
Нет, ни зла, ни добра
не искала белесая фурия,
что в крещенских своих простынях
укрывала закат.
Безымянное чудо рыдало.
Внимал этой буре я,
различая впотьмах голоса
то – волчат, то – ягнят.
Да, не гнал никого –
ни царицу хрустального севера,
ни того, кто во мне
отзывался на «кузькину мать»:
дней грядущих суму,
но, видать, – для другого бестселлера,
всех чертей и святых
мы друг к другу спешили призвать.
Но от прошлого след
вёл в другую, в забытую, комнату,
в бесконечно глубокий подвал,
выдворяя за грань
пониманья того,
что давно мы с зимою инкогнито
отрешились от мира –
от дел, от общественных бань,
от всего на земли.
Снова выть начинает белугою
за растерзанной рамой окна
бесноватый январь.
Кто ж явился на свет?
Чем же демона я убаюкаю?
Катастрофой какой
запастись возжелает бунтарь?
