Вновь осень. Улица. Трава. Кусты.
Собака лает, лужу пьет. Трамваи
спешат. Движенье в городе. И ты
в плаще, на остановке, не взирая
на то, что вспоминаешь обо мне,
не чаще, чем о смерти вспоминаешь,
как будто я живу в чужой стране,
а в ней ты никогда не побываешь.
Дождь. Улица. Собака пьет
как из бездонной бочки. Ветер режет
листву с ветвей. Похож на прошлый год
и этот год: деревья, люди те же,
и птицы. Та же улица. И дом.
Трамваи. Остановка. Осень. Тленье.
Прошел ли год? Все тем же чередом
меняет краски осень. Настроенье
меняется не чаще, чем на глаз
во времени: тела, движенья, лица…
Лишь фотоснимки убеждают нас,
что каждою чертою изменился
наш прежний мир, и будущий готов
пройти сквозь стены, улицы, растенья,
стихи, тела, сквозь сущность снов и слов,
сквозь души, лужи, брачные агентства,
террасу. И твой плащ насквозь прошит
нелегким обо мне воспоминаньем,
как я входил в ваш мир, в ваш дом, в ваш быт
нечаянным своим существованьем.
Вновь осень. Те же улица, дома…
Лишь расстоянье в степень произвола
возведено меж трезвостью ума
и чувствами. Дождя по лужам соло,
дома, пруды, аллеи, тротуар,
один и тот же город, ветер, мысли,
трамваи, светофоры в свете фар
лежат меж нами. Все лежит. Сад истин,
чахоточная дева. Мир преград
для нас явился новым откровеньем.
Лежит меж нами Фолкнер, Джойс, де Сад.
И время. И пространство. И забвенье.
И я теперь живу в чужой стране,
затем чтобы тебе, не вспоминая,
в плаще, на остановке, обо мне
не довелось колесами трамвая
меж нами расстоянье во сто раз
уменьшить, ибо для увеличенья
достаточно внимательности глаз
и цели их, утратившей значенье.
.
