Всё хорошо. Идут часы. Такие беды –
Каких у всех. Смешных удач полно лукошко.
И что теперь все эти Ницше, Кастанеды?
Напоминание: мол, жить порою – тошно.
А умирать с годами хочется всё меньше.
И прошлый пафос – от избытка кофеина.
И монолог чеканит слог – весом и взвешен.
Зевает Гамлет. Не трагедия. Рутина.
И беспокоят разве детские простуды.
А так всё в меру. Эта мера просто прорва.
В глазах Офелии всё больше от Гертруды.
Охота душу рвать. Но неохота – горло.
Любви покорна. Возрастное, не иначе.
Сломаться хочется. А надо дальше гнуться.
И я уже плачу
тем,
что уже не плачу.
Коплю себя. И получается проснуться.
Как прежде небо откровенно только ночью.
День – от лукавого. Лукавого Платона.
Осталось только сил найти поставить точку.
И сожаление убавить на полтона.
Ведь так нелепо – подгонять слова под чувства.
Ведь так прекрасно – изумляться совпаденьям.
Вписавшись в логово словесного Прокруста,
Спасаю голову. Вставая на колени.
Заботы вытравят последнее живое.
И той, что раньше – никогда. А та, что после –
Проводит в прошлое, наверное – героя.
Чтоб возвратить его тому, кем был ниспослан.
Всё хорошо. И так бы всем. Но так – не многим.
Какая образность? Добраться б до кровати.
Я не играла роль строптивой недотроги.
Я ей была. Я ей раскраивала платье.
А Вы люб’ите. Не меня – мне это поздно.
И не слова мои – они весною тают.
Всё остальное. Что понравится. Что возле.
Благословляю.
Смешная, правда? Разговариваю с тенью.
А тени любят трёп и сманивать в безумство.
И мне бы нравились придворные затеи,
Когда бы не было так свято и так пусто.
И это время стоит выделить курсивом:
Ещё я с Вами говорю – тревожно, длинно.
Я не вернусь. Я не умею бить вполсилы.
И не умею умирать наполовину.
